Доктор Дэлиа-Крос взглянула на нее поверх медицинских записей, ручек, зажимов и телефона, стоящего на ее столе.
— Я говорила со своими коллегами по больнице и со сторонними специалистами. Мы просмотрели твою карту и результаты, полученные вчера…
— Я уверена, что вы все это сделали. Теперь скажите мне, как обстоят дела.
Женщина медленно сняла очки и глубоко вздохнула.
— Думаю, тебе стоит привести свои дела в порядок, Мэри. Мы ничего не можем для тебя сделать.
В четыре часа утра Рейдж покинул больницу. Он не мог прийти в себя. Он и не думал, что придется возвращаться домой без Мэри.
Ее отправили на переливание крови, потому что, очевидно, ночная лихорадка и постоянное изнеможение были связаны с начинающимся панкреатитом.[113]
Если все пройдет хорошо, ее выпишут завтра утром, но никто не давала никаких обещаний.Рак был силен: метастазы появились за то короткое время, что прошло между ее обычным ежеквартальным обследованием и днем, когда у нее в последний раз брали кровь на анализ. Доктор Дэлиа-Крос согласилась с остальными специалистами: из-за интенсивности предшествующего лечения они не могли подвергнуть Мэри новому курсу химиотерапии. Ее печень была слишком слаба.
У них было несколько месяцев. Весна. Может быть, лето.
Рейдж материализовался во внутреннем дворике поместья и направился к Яме. Он не смог бы в одиночестве вернуться в их с Мэри комнату. Не сейчас.
Но стоя перед дверью Бутча и Ви, он не стучал в нее. Вместо этого он оглянулся через плечо на фасад главного дома, вспоминая, как Мэри кормила воробьев. Он представил ее там: легкую улыбку, блестящие на солнце волосы.
Боже правый.
Он вспомнил силу и решимость в ее взгляде, когда он питался от другой женщины у нее на глазах. Подумал о том, что она любила его, даже зная о чудовище. Представил себе ее тихую, но оглушительную красоты, ее смех, ее металлические, серые глаза.
Особенным воспоминанием была та ночь, когда она выскочила из дома Бэллы, выбежала на холод босиком, бросилась в его объятья, признаваясь, что ей плохо… Наконец-то обращаясь к нему за помощью.
Он почувствовал что-то на лице.
И ему было наплевать, что он размяк.
Он посмотрел вниз на дорожку из булыжников и понял, что зациклился на абсурдной мысли о том, что они слишком белые в искусственном освещении. Как и заборчик во внутреннем дворе. Как и фонтан, отключенный на зиму, в самом центре…
Он замер. Его глаза широко распахнулись.
Он медленно повернулся к дому, посмотрев на окна их комнаты.
Родившаяся в голове идея придала ему сил, и он пустился бегом через вестибюль.
Мэри лежала на больничной койке и пыталась улыбаться Бутчу, сидевшему в углу в своих солнцезащитных очках и шляпе. Он пришел сразу после ухода Рейджа, чтобы сторожить ее до захода солнца.
— Не надо пытаться соблюдать светские приличия, — сказал Бутч, словно понял, что она просто пытается быть вежливой. — Просто занимайся своим делом.
Она кивнула и выглянула в окно. Игла, введенная в вену, не причиняла боли. Но, с другой стороны, она была в таком состоянии, что не почувствовала бы даже железные когти, вцепись они ей в кожу.
Но она не ощущала спокойствия. Или смирения. Она чувствовала только… ярость.
Она не хотела умирать. Не хотела оставлять мужчину, которого любила. Не хотела покидать беспорядочный хаос жизни.
Она закрыла глаза.
В полной темноте она увидела лицо Рейджа. В своих мечтах она дотронулась рукой до его щеки и почувствовала тепло его кожи, его силу. Слова всплывали у нее в голове, рождаясь из ниоткуда, уходя… в никуда, видимо.
Мэри заплакала, когда поняла, что молится… молится из последних сил, раскрывая душу, умоляя. Взывая к тому, во что даже не верила, посреди беспросветного отчаяния, она осознала истину.