Вечный sapiens

– А я полагаю, что изменение в общественном сознании концепции личности приведет к пониманию того, что моя копия – это тоже я. Вот ровно я!

– Понимание, быть может, и придет. И вы электорат убедите, что раз различий нет, значит, копия – это он и есть. Но я вам не поверю. Поскольку остался тут, в своем кресле. А копия сидит в другом. Я не смотрю на мир одновременно из двух голов четырьмя глазами.

– О-о! Вот тут вы ошибаетесь. Вы сможете смотреть на мир гораздо большим количеством глаз, чем четырьмя!

– Я понял. Вы хотите сказать, что глаза – это всего лишь периферия, удаленное устройство. Но я имею в виду другое. Глаза мои действительно могут быть удаленными. В конце концов, мои родные глаза тоже несколько отдалены от мозга. И я могу смотреть на то, что происходит на другом конце земного шара через веб-камеру, установленную в Сиднее. Это тоже удаленный глаз. Но сознание удаленным быть не может! Оно всегда там, где «Я». Передаваемую глазом картинку я все равно осознаю внутри мозга!.. Или вы скоммутируете мое сознание с сознанием моей копии? Чтобы я страданул раздвоением личности?

– Скоммутировать вообще не проблема, если уж мы можем копировать. Представьте, что вы заморозились. А потом вас воскресили следующим образом – разрезали мозг по слоям, отсканировали, скопировали все связи в компьютере и запустили. Это вы или не вы?

– Не я. Мой мозг уничтожен разрезанием. Нет материальной непрерывности.

– О! Вот вы сейчас для сохранения «Я» постулировали необходимость непрерывности. И полагаете, что никакого проскока вашего сознания в голову вашей копии не произойдет. А если вас будет переносить на другой носитель постепенно, уничтожая старый носитель по мере его очистки? Если для «перескока» нужно «убийство» оригинала, мы не остановимся и перед убийством! Правда, сомневаюсь, что это понадобится… А вообще, как я уже сказал, вопрос о сознании уводит нас в область философии. Об этом вам лучше поговорить Данилой Медведевым. Он занимается такими вопросами.

– Хм… С Данилой, говорите, Медведевым?..

Глава 4. История замороженных

…Я вошел в полумрак ангара. Передо мной, окруженное строительными лесами возвышалось здоровенное белое яйцо или капсула высотой метра в четыре. Это и было криохранилище, где хранились тела и мозги клиентов, купивших билет в будущее.

– Откуда вы взяли эту штуку? – спросил я, подняв голову.

– Сами слепили! – ответила Валерия Прайд.

Действительно, энтузиасты ледяного бессмертия, они же сотрудники криофирмы, сами состряпали эту капсулу из чего-то напоминающего стекловату в смеси с эпоксидной смолой.

– Потом нам ее художники раскрасят аэрографами, разрисуют под космос – звезды, галактики… Станет красиво, – пообещала Валерия.

Капсула представляет собой резервуар с двойными стенками, в пространство между которыми засыпан перлит, а между зернами перлита должен быть вакуум. Но поскольку полной герметичности достичь трудно, воздух постепенно проникает туда, и работники периодически включают насос, который откачивает воздух из пространства между стенками. Сверху криокамера закрывается огромной пенопластовой пробкой, которую поднимают за веревку, перекинутую через блок. Через это отверстие загружают трупы, упакованные в спальные мешки (сейчас там четыре тела), и мозги, а также заливают жидкий азот.

Дело в том, что заморозка тела стоит гораздо дороже заморозки мозга, а поскольку главное в человеке мозг, а не все остальное, многие предпочитают сэкономить и сохранить только мозг, в надежде на то, что люди будущего научатся выращивать тела по заказу.

Раньше, до того, как была построена криокамера, мозги лежали в большом сосуде Дьюара, а трупы хранились в гигантском ящике с толстыми пенопластовыми стенками, обложенные сухим льдом. И это было не очень хорошо, поскольку температура сухого льда (замороженная углекислота) всего -78ºС. Такая температура не обеспечивает полной остановки процессов разложения, она лишь на порядки замедляет их. А вот жидкий азот, температура которого – 196ºС, с задачей остановки распада вполне справляется.

Я подошел к хлипкой алюминиевой лестнице, прислоненной к лесам, и полез вверх. Не то чтобы мне хотелось перед обедом смотреть на трупы, скорее, меня гнала писательская добросовестность. Рабочий потянул за веревку, и крышка камеры медленно поднялась вверх. Я вздохнул и заглянул внутрь, но ничего не увидел: мешал густой азотный туман.

– Надо лампу принести, – сказала Валерия, которая залезла на леса вместе со мной. – Или фонарь.

– Да, действительно, – кивнул я, втайне надеясь, что лампы или фонаря не найдется.