I.

Ещё один день. Его можно назвать трудным. Любой день имеет право носить такой лозунг, особенно если ты уже пятый год работаешь в полиции Лос-Анджелеса в самом лучшем отделе на свете – отделе трафика. Здесь каждый день сложен по-своему: начиная от попытки найти в себе желание встать с утра, чтобы увидеть всё то, что ты видел пять лет, и заканчивая возможностью вечером уснуть на своей кровати, не промахнувшись мимо неё от угара выпитого виски. За пять лет я так и не смог привыкнуть к расплющенным под грузом металла лицам, оторванным конечностям и превращённым в фарш телам. «Цена прогресса», – сказал бы мой знакомый университетский профессор, если бы я сношался с подобным контингентом. «Полная срань», – повторяю я себе под нос каждый день, видя подобные картины. А ведь все эти ошмётки когда-то носили гордое имя человека. Действительно, звучит гордо до тех пор, пока тебя не хоронят в закрытом гробу, по причине того, что ты не смог справиться с сотней лошадиных сил под капотом. Проработаю ещё двадцать лет в отделе трафика – всё равно не привыкну. Наверное, поэтому и пью. Хотя, будь жива моя дорогая матушка, она бы просто сказала, что я – алкоголик. Алкоголику не нужны причины для выпивки. Всё-таки осторожность – это не вежливые советы, а единственный способ сохранить себе жизнь. Тупость, непроглядная человеческая тупость. Упокой, Господь, их души.

Хлестанул дождь. Чёртово непостоянство погоды! А у меня, как назло, виски подходит к концу, а стейк почти переварен. Что, детектив Боровски, ещё по одной? Чувствую себя оправданным, когда поводом для очередной порции выпивки, служат независящие от меня вещи, вроде дождя. Я не хочу замочить свой костюм и шляпу за пятнадцать долларов. Впрочем, виски тут такой, что сомнение не вызывает только лёд в стакане.

Ещё один день, детектив Боровски, а сколько таких впереди? Сколько бы ни было, всё их содержание и количество полностью заслужены. Когда мои дед с бабкой, семья достопочтимых шляхтичей, бежали из-под гнёта России в поисках свободы, они вовсе не предполагали, что их сын, а впоследствии и внук, будут копами. Чужая, глухая, голая страна… белая, как пустая страница. Вот он, живительный глоток свободы! Чёрт возьми, я не знаю ни одного польского слова, да и мой отец, когда получал пулю от ребят Малыша Гарри, вряд ли матерился или молился на польском. Америка умеет вырвать тебя с корнем и перемолоть, как комбайн. Был ты свежим и вкусным овощем со своим названием, свойствами и полезностью, но через мгновение болтаешься вместе со всеми в банке супа Кэмпбелл, которую закрывает плотная жестяная крышка, под названием: «Американская Мечта». Что у меня осталось от предков? Имя Христоф Боровски, да родная католическая церковь. В общем, ничего стоящего. Нация… скопление голодных, беззубых, чумазых и с идиотскими лицами людей, поднявших на штыки своих грязных ногтей якобы возвышенную идею. Все нации такие и нет ничего в них великого. У меня в квартире хотя бы есть водопровод и электричество.

Мне принесли мой виски. Дождь усилился. Мрачное зрелище. Весь бульвар Сансет, не смотря на своё название, превратился в одно блестящее марево, скрывая за собой пороки. Здесь, в Лос-Анджелесе, даже дождь какой-то лицемерный: он не в состоянии смыть грязь и пыль, лишь всё изрядно намочив, уходит восвояси. Тусклый свет фонарей недовольно отражается на сером асфальте. Часы неумолимо показывают полночь, а я почти мертвецки пьян. Завтра рано вставать, очередная сверхурочная работа. Но с другой стороны, выходные нужны только тем, у кого есть семья. Мне безделье опасно – слишком мрачные мысли приходят на ум.

Я расплатился по счёту, надел шляпу и был готов нырнуть в льющийся поток. До машины добрых тридцать футов, но ждать милость небес – не моё жизненное кредо. Я ничего не жду, и тем более, ничего не хочу. Ненавижу сырость. С другой стороны, этот город никогда не спрашивал, что я люблю, а что нет. Он, как надменная голливудская актрисулька, снизошедшая до простого смертного, может тебе позволить купить выпить, но больше ни-ни. А что делать? Всё будет так, как захочет она.

Я быстрым шагом рванул к своему бежевому Форду. Да, Христоф, сейчас будет сыро.