Вечный сон

Пока неторопливым шагом мы шли внутрь забегаловки, я осознал всю тщетность своего положения. Придётся говорить правду, ведь любая ложь останется до вскрытия, до того момента, как увидят две моих пули. Ты не любишь правду, Христоф, верно? Мы присели около входа. С меня текло ручьём. Складывалось впечатление, что я и сам стал частью дождя. Я залпом выпил стакан, ради того, чтобы почувствовать, как напиток обжигает горло. Заказал ещё. Детектив из отдела по расследованию убийств в вопросах выпивки не спешил.

– Ну так что, Крис? Кто девушку пристрелил?

– Я. Я её убил по ошибке.

О’Доннели нахмурился.

– Вышел из закусочной, Джим. Дождь льёт. Смотрю, в переулке две девушки занимаются непристойным. Сделал им внушение. Но те, как-то странно отреагировали. Начали хамить, проявлять агрессию. Я предупредил, достал ствол, хотел арестовать за оскорбление. Одна кинулась на меня и…

– И ты открыл огонь по безоружным, Крис?

– Да. Я два раза пальнул навскидку. Не хотел попадать. Не думал, что попаду.

– Но попал. Только в одну?

– В одну. Два раза стрелял, два отверстия. Я осматривал труп. В плечо и сердце.

– Почему ты не выстрелил в воздух? Ты должен был сделать предупредительный.

– Должен был, Джим. Но не сделал.

– У тебя Кольт?

Я молча кивнул и отпил из стакана виски. О’Доннели резко вырвал тару.

– Хватит! Чёрт, Боровски, ты по уши в дерьме. Давай ствол.

Я неохотно достал свой Кольт. Я чертовски не любил с ним расставаться, иногда даже клал его под подушку. Детектив из отдела убийств понюхал пистолет, убедившись, что из него недавно стреляли. Затем достал обойму и вытащил один патрон.

– Из восьми пять, Крис. Один выстрел был в воздух, но это не помогло, усёк? Молись, чтобы мы не нашли гильзы или не объявилась подруга. Завтра явишься на официальный допрос. Придумай что-нибудь более убедительное. Я сообщу твоему начальству, что ты числишься главным свидетелем. Старик будет просто в восторге. Завтра на службу не идёшь.

Я молча кивнул. Кинул купюру за виски. Побрёл к выходу, но всё-таки нашёл в себе силы сказать «спасибо».

– Мне твоя хренова благодарность к дьяволу не нужна! За мной должок, Боровски, я его возвращаю. Сделаю, что могу и на том покончим.

Я опять кивнул. В этом движении не было ни благодарности, ни признательности, лишь сухая констатация факта и согласие. Повезло, что О’Доннели помнил свои долги. Детская порнография не лучшее увлечение для детектива, расследующего убийства. Когда-то я прикрыл этого чёртового ирландца. Тогда он не был столь крут и резок; сидел, умолял, почти давил из себя слёзы. Я закрыл глаза. Ведь я не Господь Бог и не окружной судья, чтобы клеймить кого-то. Детей у меня нет и не предвидится, а поэтому – мне всё равно. Да, мне, правда, повезло, что О’Доннели помнит про свои долги. Но сколько ещё раз тебе повезёт, Христоф Боровски, сколько? У тебя появились хорошие шансы выбраться из дерьма, случившегося на ровном месте. А те пустые глаза бедной Алегрии Ливорно? Кому какое дело?

***

Мои роскошные однокомнатные апартаменты приняли меня с распростёртыми объятиями. Свет я решил не включать, погрузившись во мрак ночи Лос-Анджелеса. Чиркнула спичка, квартира наполнилась запахом табака и танцующим дымом. Может, ещё виски? К чёрту, завтра надо натянуть на себя хорошее лицо. Детектив-алкоголик и просто детектив, попавший в неприятную ситуацию – это два разных решения по одному уголовному делу. Кстати, Христоф, когда у тебя последний раз было свежее лицо? С другой стороны, какая разница, в каком виде меня сожрёт начальник или окружной прокурор. Дерьмо случается.

Кто была эта рыжая чертовка? Может, последствия выпивки и мне показалось? Чёрт, но до таких реалистичных видений невозможно допиться, как бы не хотелось. Если бы я был суеверным, я бы назвал её смертью. Вот только смертью чего? Моей карьеры? Подавитесь. Общественной жизни? Ну-ну. Моего существования? А чего, собственно, цепляться? У меня, кроме моего имени Христоф Боровски и веры, которые так невпопад достались в наследство, ничего нет. Америка – это страна протестантов. Мы, поляки, сильные. Привыкли жить под давлением и в духоте оков. То Российская Империя, то нацисты. Но я уже не поляк. Или ещё? Рыжая что-то знала про моего отца, вряд ли они были знакомыми. Мой папаша помер от бандитской пули добрые семь лет назад, едва ли эта чертовка в том возрасте интересовалась чем-то, кроме кукол.

Раздался телефонный звонок. Никак не привыкну к треску, как чёрт к псалмам. Я снял трубку.

– Привет, дорогой. Тебя не упекли за решётку? Впрочем, мне до этого дела нет. Звоню сказать тебе, что я тебя прощаю. В знак доброй воли, может, помогу в твоём ночном фиаско, mein lieber. А ты взамен забудешь о том, что видел на бульваре Сансет. Я знаю, Христоф, что ты не особо любопытный и в чужие дела не любишь лезть.

Женский голос хихикнул. Моё тело в ответ пробрала мистическая дрожь.

– Кто говорит?