Вечный странник, или Падение Константинополя

Взгляд Константина задержался на лице князя. Это высказывание пришлось императору по душе. В голосе гостя звучала столь взвешенная почтительность, что никто бы не заподозрил его в лукавстве. Проходя по галерее с великими произведениями искусства, человек внезапно понимает, что нечто привлекло его внимание; он останавливается, вглядывается, вглядывается вновь и только потом осознает, что привлекла его не картина, а нечто, промелькнувшее в уме. Вот и сейчас, глядя на своего гостя, император скорее мыслил о своем госте, чем видел его, — мыслил о нем со всей силой пробудившегося любопытства и желания узнать его покороче. Если бы он пошел на поводу своего желания, он обнаружил бы его истоки в том, что Индия представляла собой край, где созерцание и психологические эксперименты дошли до точки, где любая новая мысль становилась старой еще до своего выражения, где мудрость зрела до тех пор, пока знание не исчезло, где осталось одно: способность учить других. Иными словами, во времена последнего императора Византии, много веков тому назад, индийская цивилизация представляла собой, как и сегодня, остановившиеся часы, причем остановились они в момент боя, оставив в воздухе невоплощенную славу, подобную приглушенному перезвону соборных колоколов.

— Князь, — произнес наконец император, — ты останешься здесь, пока от Главных ворот не возвестят о прибытии процессии. После этого тебе предоставят провожатого и телохранителя. Дворецкому приказано обеспечить тебе все удобства. — Повернувшись затем к церемониймейстеру, Константин добавил: — Есть ли, мой славный слуга, у нас время выслушать другие речи нашего гостя?

— Ваше величество, у вас не менее часа.

— Ты слышал, князь? Если тебе это не доставит неудовольствия, разъясни, что подразумевал ты под словами, которые я могу истолковать лишь в том смысле, что ты — либо христианин, либо иудей?

Глава III

ВОЗГЛАШЕНИЕ НОВОЙ ВЕРЫ

Вопрос прозвучал раньше, чем должен был по ожиданиям князя, и задан был в непредвиденной форме. Те, кому видно было его лицо, отметили, что он несколько побледнел, заколебался, обвел зал смущенным взглядом, — уверенность в себе его временно покинула. Возможно, то было лишь притворство, и в таком случае оно оказалось успешным: на всех лицах отразилось если не сочувствие, то внимание.

— Полагаю, ваше величество желает получить определенные сведения. Я — лицо слишком незначительное, чтобы навлечь на себя недружелюбие императора Константинополя. Представляй я определенную церковь, общину или официальную религию, все могло быть иначе, однако я придерживаюсь своей собственной веры.

— Однако ведь ты, князь, возможно, являешься носителем истины — истины самого Господа, — доброжелательно перебил его Константин. — Нам всем известно, что твоя страна была колыбелью представлений о Божественности. Говори и не ведай страха.

Ответом императору был взгляд, исполненный должной благодарности.

— Воистину, ваше величество, доброе расположение мне просто необходимо. Вопрос, который мне был поставлен, завел в кровавые могилы большее число несчастных, чем пожары, мечи и разбушевавшиеся волны, вместе взятые. Кроме того, чтобы объяснить, почему я верю в то, во что верю, требуется времени больше, чем есть в нашем распоряжении; я говорю об этом столь дерзко, поскольку, ограничивая меня, ваше величество ограничивает и себя. А потому пока сведу речь к определению своей веры. Но прежде всего отмечу: из моих слов не следует, что я могу быть лишь христианином или иудеем, ибо как воздух переносит множество частичек света, так и вера способна вобрать в себя множество точек зрения.

Голос князя постепенно обретал силу, краска вернулась на его лицо, глаза раскрылись широко и сияли странным светом. И вот он поднял правую руку, сжав в кулак все пальцы, кроме первого — он был длинным и тонким, — и помахал им над головой, точно волшебной палочкой. Даже если бы собравшиеся и не хотели его слушать, теперь они не могли отвернуться.

— Я не исповедую индуизм, о повелитель, поскольку не верю в то, что люди способны создавать собственных богов.

Императорский исповедник, стоявший слева от царского места в алой златотканой столе, приветливо улыбнулся.

— Я и не буддист, — продолжал князь, — поскольку не верю в то, что после смерти душа уходит в никуда.

Отец исповедник хлопнул в ладоши.

— Я не придерживаюсь конфуцианства, поскольку не могу свести религию к философии, а философию поднять до уровня религии.

Слушатели внимали ему все истовее.

— Я не иудей, ибо верю в то, что Бог равно любит все народы, а если и делает какие различия, то только в пользу праведников.

В зале загремели аплодисменты.

— Я не магометанин, поскольку, возводя очи к небесам, не могу потерпеть, чтобы между мною и Богом стоял какой-то человек, — не могу, о повелитель, будь этот человек даже пророком.