Вечный странник, или Падение Константинополя

— В один прекрасный день, ваше величество, — это было на десятом году моего правления — для особого празднества был возведен шатер, у нас он называется «шамиана» — он был много просторнее любого зала. Я вошел туда во всем своем величии, миновав строй слонов, по сотне с каждой стороны, в расшитых золотом попонах, увенчанных паланкинами из желтого шелка, с фестонами из павлиньих перьев. За спинами у могучих животных стояли воины, заслоняя собой пейзаж, а далее небо скрывало облако взметнувшихся хвостов яков; слух отказывал, заполоненный грохотом барабанов и воем медных рогов высотой в два человеческих роста. Я воссел на трон, украшенный золотом и серебром, рядом стояли все царедворцы. Вошел мой брат, следующий по старшинству. Мы встретились в середине строя вельмож, я подвел его к своему трону и поприветствовал как раджу Мейвара. Так, ваше величество, я расстался с короной и титулом, добровольно передал их другому, чтобы отправиться на поиски властителей, которые достаточно любят Бога, чтобы признать его суммой своей веры! Вот почему я странствую по миру! Вот почему я в Константинополе!

Император был сильно впечатлен.

— А где ты уже побывал? — спросил он после паузы. — До того, как попасть сюда?

— Проще сказать вашему величеству, где я не побывал. На это у меня есть ответ. Везде, кроме Рима.

— Ты сомневаешься в нашей преданности Богу?

— О нет, что вы, повелитель! Но я хотел бы осознать меру вашей любви к нему.

— И как же, князь?

— Через испытание.

— Какое испытание?

Никто из присутствовавших не мог угадать настроение императора, однако гость ответил, — судя по всему, решимость его только крепла.

— Тяжкое, оно позволит узнать, от каких составляющих веры ваше величество, равно как и ваши придворные и подданные, готовы отказаться во имя Бога.

Константин властным жестом пресек шевеление и шорох в зале.

— Дерзко сказано, — заметил он.

— Однако со всем почтением. О повелитель, я пытаюсь изъясняться внятно.

— Ты говоришь об испытании. Какова его цель?

— Создание единой веры, всеобщего братства всех религий.

— Великолепный замысел! Но достижимо ли это?

На счастье ли, на беду ли, но в этот момент некий офицер проложил себе дорогу через толпу придворных и что-то прошептал церемониймейстеру, который тут же обратился к императору:

— Прошу прощения, но ваше величество соизволили дать мне приказ оповестить вас, когда пора будет начать подготовку к сегодняшним таинствам. Момент настал, а кроме того, посланец от Схолария дожидается аудиенции.

Константин поднялся.

— Благодарствуй, — обратился он к церемониймейстеру. — Задерживать посланца мы не станем. Аудиенция окончена.

После чего, спустившись с царского места, он протянул князю руку:

— Я понял, о чем ты вел речь: твоя мысль достойна самых дерзновенных усилий. Буду с нетерпением ждать следующей аудиенции. Не пренебрегай моим гостеприимством. Дворецкий о тебе позаботится. Прощай.

Опустившись на колени, князь поцеловал протянутую руку, после чего император спросил, будто только что вспомнив:

— А не была ли твоя дочь вместе с моей сродственницей в Белом замке?

— Ваше величество, княжна оказала мне честь и взяла мою дочь под свое покровительство.

— Если она не оставит ее своим покровительством, князь, будем надеяться, что рано или поздно увидим твою дочь при дворе.

— Приношу к стопам вашего величества тысячи благодарностей. Такое предположение — честь для нее.

Константин вышел, сопровождаемый свитой, а князь, препорученный дворецкому, был проведен в приемную, где его ждали закуски. После этого он смотрел в окно на угасающий день: первая аудиенция прошла, вторая была назначена, он мог спокойно размышлять о предстоящих таинствах.

Надо сказать, что на душе у него полегчало: он был доволен ходом дела, доволен тем, какое впечатление произвел на императора и на придворных. Ведь последние же аплодировали и желали выслушать его снова? А если учитывать, сколь осмотрительны в выражении своих чувств царственные особы во время официальных церемоний, вроде только что состоявшейся, можно считать, что монарх проявил к нему недюжинную благосклонность.

Князь ел и пил в великой радости и даже заполнил свой скрашенный вином досуг измышлением тезисов для предстоящей речи — в полдень через две недели и день! Отчетливее, чем когда-либо, он ощутил стройность своего плана. Удастся ли претворить его в жизнь, удастся ли преуспеть, восторжествует ли добро? Он в этом не сомневался. Люди подчас слепы, однако Господь неизменно справедлив.