Вечный странник, или Падение Константинополя

Братья Святого Иакова шествовала долго. Князь следил за ними до последней четверки. То были аристократы Церкви, гордые и надменные; поскольку возможностей перед ними открывалось больше, они наверняка были коварнее, чем их собратья из других обителей, однако более вольные нравы не свидетельствовали о попустительстве. Напротив, поскольку под их защитой находилась божественность в самом высоком смысле, они при случае наверняка проявили бы особую жестокость и мстительность — отправили бы еретика на костер, а малейшее отклонение от канона объявили бы ересью.

— А это кто? — воскликнул князь, когда из тени кипариса выступил благородного вида мужчина в полном церковном облачении, — он возглавлял следующую колонну.

— Церковный церемониймейстер, — отозвался отец Теофил. — Он — стена между островитянами и константинопольцами.

— А кто идет с ним рядом и поет?

— Протопсолет, регент патриаршего хора.

За певцом шли монахи с Принцевых островов. Движением, строем и облачением они напоминали прошедших ранее: игумены, а за ними их последователи в сером, черном и белом — руки сложены в молитве, кто поет лучше, кто хуже, никто не поднимает глаз, все смотрят вниз, будто бы небеса — это дыра в земле, пропасть у них под ногами, в которую они вот-вот вступят.

Князь начал уставать. И тут вдруг вспомнил о встрече с паломниками в Эль-Зариба. Сколь непохожими были два этих зрелища! Там — порыв, движение, будто ярилось море, страстная вера, вскормленная свободой; здесь — медлительность, торжественность, темнота, гнет — на что же это похоже? На смерть при жизни и похороны по столь строгому обряду, что просчитано все, до последней слезинки и стона. Он увидел в этом Закон — а может, давление, силу, убийство выбора привычкой, моду в обличье Веры? Ему стало казаться, что степень влияния Христа на Церковь все-таки можно измерить.

— Роти идет первым! — заметил святой отец. — Голый и каменистый, ни кустика для птицы, ни травинки для сверчка — да уж, нужно всей душой любить Бога или смертной ненавистью ненавидеть мир, чтобы по собственной воле выбрать монашескую жизнь на Роти!

Братия трех монастырей этого острова прошествовала мимо в коротких бурых рясах, с обнаженными головами, босиком. Комментарии историка были скудными и краткими.

— Выглядят бедными, — заметил он про первых, — и они действительно бедны, однако Михаил Рангаве и Михаил Лакапен сочли за счастье жить и умереть среди них. — Про вторых он сказал: — Когда Роман Диоген выстроил обитель, в которой они живут, вряд ли он помышлял, что ей доведется защищать его после бегства с трона. — Про третьих: — Дардан был великим полководцем. Во дни своей славы он выстроил на Роти башню с единственной кельей; в недобрый час он высказал притязания на трон, проиграл, остался без глаз, удалился в эту одинокую башню, склонил к себе своей святостью многих братьев и умер. То было сотни лет назад. Братия все еще молится за спасение его души. Случается, что добро порождает зло, но порой и зло порождает добро — тем самым Господь поддерживает равновесие.

Подобным же образом охарактеризовал он и несколько общин с Антигоны, потом — из обителей Халки, звезды Мраморного моря; среди них были монастыри Иоанна Предтечи, Святого Георгия, Святой Троицы и, наконец, обитель Пресвятой Богородицы, основанная Иоанном VIII Палеологом. За ними шли святые братья с Принкипо, преимущественно насельники пещерной обители Базилиссы Ирины и Преображенского монастыря.

Немногочисленные слуги Господа из монастыря на острове Оксия и одетые в лохмотья отшельники из монастыря Плати — нищие, которые перемежали молитву и покаяние разведением улиток для константинопольского рынка, — замыкали колонну островитян.

Потом в своего рода упорядоченном беспорядке шли братья чистой жизни из обителей на Олимпе у Дарданелл, на Босфоре и с побережья Вифинии за Принцевыми островами; были тут и отшельники с Эгейского моря и Пелопоннеса — стены их обителей ныне обратились в прах, названия забыты.

— Куда направляется процессия? — поинтересовался князь.

— Посмотри назад, на фасад дворца.

Бросив туда взгляд, князь увидел, что все пространство заполнила толпа:

— Что они делают?

— Дожидаются императора. Не хватает только третьей колонны; когда она поднимется наверх, появится их величество.

— И спустится к часовне?

— Да.

Некоторое время из долины доносился шум, напоминавший скорее непрерывный монотонный гул падающей воды, чем песнопения, — и тьма звучала. Шум приближался к воротам и вскоре достиг их. Князя обуяло любопытство, и отец Теофил произнес:

— Подходит третья колонна.

В тусклом красноватом свете, заливавшем ворота, появились фигуры, стремительно выныривавшие из мрака, — фигуры, казавшиеся с расстояния настолько дикими и причудливыми, что в первый момент князь не опознал в них людей. Однако сомнения рассеялись, когда до него долетел звук. Белый песок на дороге, ведущей к террасам, был размолот в пыль давлением тысяч уже прошедших по нему ног, а третья колонна взметнула в воздух облако пыли — пыль не оседала, шум не умолкал.