Вечный странник, или Падение Константинополя

Кроме того, Магомет признал необходимым отправить в Константинополь своего соглядатая. Учитывая крайне деликатный характер этого поручения, он пришел к выводу, что среди всех его подданных никто не подходит для его выполнения лучше, чем Мирза. Да, выбор эмира имел свою оборотную сторону, ведь он являлся фаворитом султана; если начнут задавать вопросы по поводу его длительного отсутствия, возникнет опасность неприятного разоблачения; тем не менее предпринять такую попытку все же следовало, а поскольку время было дорого, эмира надлежало отправить на выполнение задания немедленно, в соответствии с советами князя. Говоря точнее, ему надлежало незамедлительно переправиться в Италию, а уже оттуда — в греческую столицу, в обличье дворянина, имеющего достаточные средства для того, чтобы жить в приличествующих его высокому рангу условиях. Первым, что ему предстоит сделать, оказавшись в городе, — это наладить сообщение с Белым замком, откуда упомянутые выше гонцы станут доставлять по назначению его доклады, равно как и те сведения, которыми князь сочтет нужным время от времени делиться.

Разумеется, план этот предполагал полное взаимное доверие и согласие между эмиром и князем. В знак своей особой уверенности в последнем Магомет назначил его голос решающим в случаях, если между ними возникнут разногласия, — притом что, учитывая романтическую привязанность к нему Мирзы со времен событий в Мекке и на пути туда, вероятность таких разногласий представлялась минимальной.

Оба, Магомет и князь, остались довольны тем, на чем порешили, и их расставание в конце аудиенции было отмечено взаимной приязнью, близко напоминавшей отношения отца и сына.

После полудня князь с Сергием вышли из замка, чтобы взглянуть на воды пролива, и, выяснив, что воды спокойны, приняли решение двинуться в путь.

Все принятые в замке формальности были столь же тщательно соблюдены и при отбытии. Княжна и Лаэль, в сопровождении евнуха, спустились в вестибюль, где их ожидал мнимый комендант — его доспехи были отчищены от пыли и тщательно отполированы. Вел он себя даже с большей галантностью и достоинством. Он предложил княжне руку, чтобы помочь ей сесть на носилки, и, принимая его помощь, она украдкой взглянула ему в лицо — но в потемках не смогла ничего рассмотреть.

Ни в замке, ни снаружи не было ни единого зрителя.

Уже у ворот княжна вспомнила про сказителя и, в меру возможности, принялась высматривать его в узких окнах. На причале, когда комендант молча, хотя и с непринужденной ловкостью, помог ей покинуть носилки, а носильщики удалились, она не уклонилась от необходимых любезностей.

— Мне очень жаль, — произнесла она из-под покрывала, — что я вынуждена покинуть замок, не узнав ни имени, ни звания того, кто меня здесь принимал.

— Будь я званием выше, о княжна, — с серьезным видом отвечал ее собеседник, — я с удовольствием представился бы вам, ибо тогда у меня была бы надежда, что развлечения, которые ожидают вас в городе, не сотрут из вашей памяти мое имя, сопровождаемое благородным титулом. Однако командовать Белым замком можно и имея скромное звание, а обращение «комендант» — ибо я отвечаю за содержание этой крепости — на данный момент вполне удовлетворит мою гордость. Более того, вам удобно будет воспользоваться этим титулом в том случае, если вы когда-нибудь сочтете возможным почтить меня словом или мыслью.

— Я подчиняюсь вашему желанию, — проговорила она. — Однако, господин комендант, знай я ваше имя, мне было бы что ответить на удивление моего родича, равно как и на его прямые вопросы, когда я, как и должно, поведаю ему о том, как любезно и гостеприимно вы обошлись со мной и моими друзьями во время нашего вынужденного пребывания в стенах вашего замка. Ему ведомо, что получатель благодеяний всегда стремится узнать имя их подателя, и не только имя, но и его историю; полагаю, он выскажет удивление и неудовольствие, когда я ограничусь лишь тем, что опишу, как меня здесь развлекали. Более того, он либо сочтет меня повинной в преувеличениях, либо станет корить за неблагодарность.

Она заметила, как кровь прилила к лицу коменданта, и обратила внимание на искренность, с которой он отвечал:

— Княжна, если отплата за то, что было получено из моих рук, достойна занимать ваши мысли, посмею сказать — и это верно не только сейчас, но останется верным до конца моих дней, — что столь любезные слова, прозвучавшие из ваших уст, уже служат стократным мне вознаграждением.

Покрывало спрятало ответный румянец, вспыхнувший на ее щеках, ибо было в его голосе и манере нечто — возможно, их истовость, — что подняло их над уровнем обыденного и официального. Она не могла не заметить, что невысказанного в них больше, чем прозвучавшего. Чтобы не усугублять смущение, она обратилась к другому предмету.