Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе

Дня за два до этого она впервые увидела Полипова, о котором шла речь. Он и секретарь райкома партии Кружилин проводили на заводе какое-то собрание, а потом вместе с директором завода зашли в столовую. Наташа подала всем троим обычные борщ и гуляш. Кружилин улыбнулся и спросил, как она тут осваивается, все ли у нее в порядке. Полипов же этот даже не поглядел на нее, ел, уткнувшись в тарелку, и, когда жевал, уши у него пошевеливались. Шевелящиеся уши и его широкие, жирные плечи оставили у Наташи неприятное впечатление, по теперь, когда она узнала, что Полипов едет на фронт, и плечи и уши его казались ей уже вполне симпатичными, и она внутренне ругала себя за возникшее было неприязненное чувство к этому человеку.

Еще дня три Хохлов появлялся в столовой со своими обычными словами, только за едой почти не разговаривал. Наташа осмелилась и спросила, не уходит ли он с завода.

— Да, Наташенька, не хочется, очень не хочется, — как-то непонятно ответил он.

— И мне не хочется, — проговорила она неожиданно.

— Да? — обрадовался он. — Спасибо, Наташенька, спасибо!

А потом он перестал ходить в столовую, и она узнала, что Ивана Ивановича избрали все-таки председателем райисполкома, а Полипов уехал на фронт.

В первый же день Наташиной работы появился в «зале ИТР» Юрий, шумный, веселый, как всегда.

— Ну-с, как она, Наталья Александровна, тут? Не обижают ее? Дайте поесть единственному и горячо любимому сыну директора завода товарища Савельева.

Наташа не знала, можно ли ей кормить Юрия, прошла на кухню, спросила у заведующей.

— Корми уж, — сказала та.

Юрий потом заходил частенько, все так же балагурил, шутки его были все те же, и они казались Наташе все более плоскими, неуместными. А тут еще заведующая как-то сказала, провожая его взглядом:

— Козел.

— Почему? — спросила Наташа.

— Ванька-ветер в голове-то гуляет.

Это «Ванька-ветер» удивительно точно характеризовало Юрия, и Наташа улыбнулась.

Несколько раз Юрий появлялся возле столовой именно в тот момент, когда она заканчивала работу, и говорил одно и то же:

— А-а, ну, идем вместе, я тоже домой. Провожу, не возражаешь?

Ей было неприятно и неудобно перед кем-то, когда Юрий провожал ее. Дорогой разговор шел о том о сем, о работе, о заводе. Только когда останавливались возле дома Савельевых, Юрий спрашивал:

— Ты к бабке Акулине хотела перебраться?

— Надо, наверное, тесновато тут у них. Да вот — боюсь чего-то.

— Чего там, перебирайся давай. Старуха одинокая…

От его слов ей всегда было зябко. Ей казалось, что вот наконец-то она из страшного водоворота выбралась на более или менее сухое и твердое место, как тонущий человек выбирается на плывущую по реке льдину, она стояла на этой льдине не шевелясь, чтобы не сорваться, не очутиться снова в холодной воде, а Юрий, сам того не зная, хочет эту льдину качнуть…

* * * *

Тем не менее Наташа часто думала, что от Савельевых надо уходить. Семен с того самого дня, как она устроилась на работу, почему-то хмурится, явно избегает ее, мать его, Анна Михайловна, молчит, как камень, утром безмолвно кивнет Наташе, когда она уходит на работу, — и все. Замолчала отчего-то и ранее разговорчивая и ласковая Марья Фирсовна, не говоря уже о бабушке Фене — та вообще, как выздоровела Наташа, не произнесла, кажется, ни слова. Все женщины часто вздыхали, будто их давило что-то невидимое и тяжелое. А голоса отца Семена, Федора Силантьевича, Наташа вообще ни разу не слышала. Когда уходила на работу, хозяин дома еще спал на кухне, уткнувшись бородой в стену. Вечером, когда она возвращалась, он чаще всего опять уже спал в той же позе, а если не спал, то оглядывал Наташу, пока она проходила кухню, холодно и враждебно, недовольно шевелил черными усами.

Но уходить было некуда. К бабушке Акулине она идти боялась: рядом жила Манька Огородникова, которую выпустили из милиции, как слышала краем уха Наташа. Об этом разговаривали недавно Семен с матерью, но, едва Наташа вошла, они испуганно, как ей показалось, умолкли. Наташа понимала, что Огородниковой она обязана жизнью, но после всего, что произошло в ее доме, эта рослая женщина с тяжелыми грудями, содержащая бандитский притон, была ей ненавистна, она страшилась ее. «И почему ее выпустили? — думала Наташа. — А тех бандитов — что с ними сделали? Неужели тоже отпустили? Нет, нет, нельзя к бабушке Акулине, ни за что нельзя! Вдруг ночью объявится опять Огородникова, потащит к себе в дом? Надо в другом конце села угол попытаться снять».

— Какой сейчас угол! — сказала заведующая столовой, когда Наташа заговорила с ней об этом. — Везде людей понапихано, как селедок в бочке. Может, в землянку где приткнуться можно, так это с директором завода надо говорить.

К директору Наташе было обратиться проще всего — он часто обедал в столовой. И как-то даже сам спросил, все ли у нее в порядке, получила ли она паспорт.

— Не получила еще, скоро… Фотография нужна. Вот получу зарплату и сфотографируюсь.

Директор вынул десять рублей, положил на стол.

— Фотографируйся.

— Не надо…

— Бери! — сказал он, поднялся и ушел, оставив деньги на столе.