Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе

Он помедлил и, ничего не сказав, ушел в дом. Наташа села на ступеньку крыльца и неизвестно отчего заплакала. Слезы были тихие, не горькие, облегчающие…

…В эту ночь она еще раз плакала такими же легкими и сладкими слезами.

Лежа в постели, она вспомнила вдруг недавний разговор ребятишек, игравших в соседней комнате, и поняла, чем он показался любопытным ей. Во-первых, Димка Савельев, этот молчаливый, угрюмоватый даже парнишка, которого она недолюбливала, потому что он казался ей злым, хитрым, из которого, как она считала, вырастет человек, похожий на своего отца, вдруг оскорбился, что Андрейка определил его похожим на фашиста. Во-вторых, Семен, оказывается, занимается борьбой самбо. Вот уж никогда бы не подумала. И Марья Фирсовна говорила о нем все хорошее. Как она говорила? «Он неприметный в жизни, Семка, стеснительный, а внутри прямой и крепкий». Верно, неприметный. Юрий — тот другой, тот сильно уж приметный. А заведующая столовой про него говорит… А в чем эта прямота и крепость Семена? А впрочем, ну их, и Юрия и Семена! У них, у всех Савельевых, какие-то непонятные характеры, сложные, запутанные отношения, своя, непонятная ей жизнь, в которой ей никогда не разобраться. Да никто и не просит разбираться, она все равно рано или поздно найдет квартиру и уйдет от них. Поблагодарит всех — и Семена, и Анну Михайловну, и Марью Фирсовну, и бабушку Феню — и уйдет…

Она пыталась заснуть. Но сон не шел. Сбоку сопела и ворочалась Ганка, прижималась к ней теплым тельцем, горячо дышала в плечо.

— Ты не спишь, тетя Наташа? — шепотом спросила вдруг она.

— Нет. А ты чего не спишь?

— Я думаю.

Наташа была рада, что девочка заговорила с ней, отвлекла ее. Она обняла Ганку за острые плечики, еще плотнее прижала к себе.

— О чем ты думаешь?

— Так. Обо всем… Как ты думаешь, Димка хороший?

— Я не знаю, — сказала Наташа неопределенно. — Может быть.

— Хороший, хороший. — убежденно зашептала девочка. — Как он сегодня… — И она не договорила, засмеялась чему-то, уткнувшись в Наташину грудь

Может быть, и правда Димка хороший, подумала Наташа, не такой, как он представляется ей.

— Тетя Наташа, тетя Наташа, — опять зашептала Ганка в ухо, — а ты… целовалась когда-нибудь?

— Ты… ты что?! О чем говоришь?

— Я ничего, я совсем-совсем ничего, — торопливо прошептала Ганка. — Только мне интересно… интересно, приятно это или нет?

И она смущенно и виновато хохотнула, спряталась под одеялом и затихла там дристыженно. Немного погодя выпростала личико.

— Это нехорошо… нехорошо, что я спросила?

— Нет, это ничего. Только… я не знаю, приятно это или нет. Я ни с кем еще не целовалась.

От этих собственных слов сердце Наташи вдруг больно и холодно заныло, глаза наполнились слезами. Но тут же сердце отпустило, боль исчезла, а слезы хлынули еще сильнее. Обильные, теплые, они текли и текли, капая на подушку.

— Тетя Наташа, что с тобой? Тетя Наташа? — прошептала тревожно Ганка. — Почему ты плачешь?

Но, не дождавшись ответа и, видимо, поняв что-то, тихонько отодвинулась и затихла.

Так с мокрыми глазами Наташа и заснула.

* * * *

На следующее утро всем трем — Наташе, Марье Фирсовне и Ганке — было почему-то очень неловко, словно они узнали друг о друге что-то неприличное. Марья Фирсовна рано начала греметь кастрюлями, молча приготовила завтрак. Ганка молча собиралась в школу, время от времени бросая на Наташу испуганные взгляды. «Неужели, — думала Наташа, — у нее начинается что-то к этому Димке? Ведь дети еще».

Но хуже всех чувствовала себя Наташа. Теперь ей было непонятно, почему она так по-глупому поняла вчерашние слова Марьи Фирсовны о Семене и вела себя по-глупому. И с ней, Марьей Фирсовной, и с Семеном.

Марья Фирсовна, кажется, понимала состояние Наташи. Уходя на работу, она от порога поглядела на нее и сказала: «Ничего, ничего…» Раньше они часто на завод ходили вместе, сегодня Марья Фирсовна не позвала ее с собой. Наташа была ей благодарна, что не позвала.

Девушка вышла из дому минут через десять. Было еще темно, в спину дул холодный ветер, тащил поземку. Наташа подняла кроличий воротник. Она шла потихоньку, глядела, как в падающих из окна полосах света кружится снежная пыль, и думала о Семене все-таки с неприязнью: «Подумаешь, приметил он меня! Он… он, конечно, много сделал для меня. К Кружилину отвел. Куда бы я, не появись Семен? Но это не значит, что я так и брошусь на него, пусть не ждет и не надеется. Он мне совсем не нравится. Может, он все это специально сделал, чтобы… И зачем домой отнес, когда я потеряла сознание? К бабке Акулине мог бы…»