Ведарь Берендей. Книга 1

И запах, вновь раздается этот раздражающий и такой сладкий запах…

— Слезь с меня, озабот! — щелкает у моего уха клыкастая пасть. — Иначе останешься без половины морды.

Я невольно отодвигаюсь, в человеческом обличье она мне нравилась больше, а тут… Извращение какое-то. Бухаюсь на спину рядом с лежащей оборотицей, её глаза смотрят в небо, мохнатая грудь мерно вздымается, будто и не было получасовой гонки с препятствиями.

Ночь накрывает небо огромным дуршлагом, сквозь дырочки которого перемигиваются далекие звезды. Большой дырой светит круглая ноздреватая луна. Хочется двигаться ещё и ещё, я постоянно держу в уме образ того самого черного зверя, не позволяю ему пропадать ни на минуту. По жилам течет горящий бензин, вместо мышц ощущаю сжатые пружины, кости же из титановой арматуры. Я могу сделать многое, но лежу и впитываю ощущения ночи, её шумы и ароматы.

— Вот то самое время, когда мы наиболее могущественны и наиболее уязвимы, — вместе с хриплым рычанием доносится из пасти Марины.

— Почему? — я вздрагиваю от её голоса.

— Мы забываем, что смертны, и идем до конца, даже не оберегая свою шкуру. Ведари этим пользуются и ловят нас на ярости ночи. Днем мы ещё можем с собой совладать, но по ночам луна заставляет терять все препоны. Мы бесстрашны, но этим и уязвимы. Поэтому не выходи по ночам, даже в туалет, — грохочет оборотица и, легонько оттолкнувшись передними лапами от земли, встает на задние, словно наклоняют и отпускают игрушку-«неваляшку». Впечатляет, я такое видел только в фильмах.

— Даже если зеленых яблок обожрусь?

— Грх-грх-грх.

Я не понимаю сначала, что она так смеется — будто над самым ухом раскаркалась огромная стая ворон, причем каждая особь норовит каркнуть громче. А потом Марина показывает мне язык. Вот тут я действительно едва не сходил в туалет, причем под себя. Вид дразнящегося оборотня леденит кровь до такой степени, что прямая кишка стремится распрямиться ещё больше. Огромная машина для убийства стоит на задних лапах, шкура переливается в серебристом свете, глаза светятся потусторонним светом, и между огромных клыков плещется красная ленточка языка. Жуть!

— Со своим телом разобрался? — спрашивает Марина.

— Да, более-менее.

— Тогда догоняй!

Коричневая молния несется по прошлогодней траве, по молодым стебелькам, по канавам и рытвинам.

Я дергаю следом, но, как ни стараюсь, не могу догнать. Когда подбегаю к березе, то Марина стоит одетая и завязывает в хвост густые волосы.

Опять облом!

Пора бы уже привыкнуть, но я всё еще не оставляю надежду хоть краем глаза огладить округлые формы. Чтобы она была без одежды!

— Дыши медленно, смотри на что-либо успокаивающее!

— Ты хотя бы отвернись, а то увидишь меня во всей красе под лунным светом и воспылаешь неземной любовью!

— Болтушка! — прыскает Марина и отворачивается к деревне.

Я отпускаю из мозга образ черного зверя и стараюсь смотреть на шершавую кору, на мельтешащих жуков, на сережки березы. Шерсть втягивается, по телу снова идет зуд, от которого хочется сорвать несколько пластов кожи и вдоволь начесаться. Грязные ступни сую в собранные гармошкой штаны, чтобы не испачкать. Руки тоже мало отличались от ног, но их хотя бы отряхиваю, а вот с ногами проблематично. Прикидываю расстояние до деревни, вспоминаю о коровьих подарках и натягиваю на ноги кроссовки. Уж лучше помыть изнутри, чем шлепать по колючим стеблям и втюхиваться в лепешки.

— Слушай, чего хотел спросить! Вот объясни мне такую ситуацию — если людей не трогать, то тогда ведари не будут лезть?

— Да. Но у тебя пока ещё не было Предела, поэтому ты не знаешь, как это тяжело.

— Что это за Предел?

— Раз в месяц приходит такой день, когда ты не в силах соображать и рвешь и мечешь. В этот день люди все представляются одним большим куском мяса, а ты чертовски голоден.

— То есть это как месячные у женщин?

— Чтобы тебе стало понятнее — да! Но только в тысячу раз хуже. Для этого и надеваются на ворота веревочки с мешочками.

— А почему тогда на наших воротах веревочка не затянута?

— Не можем мы её касаться, вплетена в веревку заговоренная медь, а в мешочках зверобой и ещё что-то. Но что я тебе рассказываю, придем домой, и там сам всё попробуешь.

Пока мы идем по полю, я обращаю внимание на торчащий из Марининого кармана бумажник. Вроде бы на выходе из дома у неё ничего не было. Или это привет от парней?

— Марин, а что такого ты сделала ребятам, что они тебе отдали свои сбережения?

— Да я у них и не спрашивала. Настучала по лысым головам, да забрала, пока они в отключке лежали. У меня же ещё один нахлебник появился, так что нужно запасаться едой — неизвестно, когда еще появятся Иваныч с ребятами.

Ни капли сожаления не проступает на её чистом лице, освещенном серебряным светом луны. Будто так и надо. Парни похвастались — парни получили. Спокойно и буднично. То, что это подсудное дело, или что ребята вернутся и не одни — она вряд ли догадывается. Сама простота.