Ведьма

— Нешто отдал батюшка Казимеж Эльжбету Чернскому душегубу, — проговорил он, словно не услышав последнего вопроса. — А я думал, брешут, что сам кровопийца к нашей Эльке сватается.

— Собаки брешут, — буркнул Белый плат, — а молва редко ошибается. Отдал Эльку, быстро дело обернул Черный Влад. Почитай, через четыре дня, как ты пропал, стала Эльжбета княгиней Чернской. И приданое отец дал непростое. Людьми расплатился…

Якуб пристально смотрел в лицо манусу, думал — выдаст Иларий, хоть взглядом, хоть движением капризных губ, что знает, как Казимеж его, раненого, Черному Владу в Элькино приданое дать хотел.

Иларий отозвался не сразу. Вспомнил — говорила что-то лесная травница про свадьбу в Бялом. Только не до того ему было, и не слушал ее вовсе. О руках думал. Себя жалел. А про то, как он в ее доме оказался, Агнешка и говорить не желала. Мол, долг свой плачу, и весь сказ. А вот тот палочник, что умер в лесу от своего посоха в Илажкиной руке, — тот о Черном князе говорил.

«Здесь был мучитель Владислав Чернский», — подумалось Иларию. Только в то время едва ли мог с ним манус поквитаться. Еле жив остался. Да пока валялся в лесной избушке, в Бялом пес знает что наворотил князь Казимеж.

— Это как, людьми? — спросил Иларий. Подумал, если б летели на свадьбе головы, так сказала бы ему Агнешка. Видно, пленными взял. Может, рабочими, мертвяцкой силой. Говорят, Черну Влад стеной колдовской обносит, башнями огораживает. И врут, будто за те башни сама топь пройти боится, рядом ходит. Может, толковых ремесленников Чернцу надо — вот и взял за Эльжбетой приданое каменщиками, плотниками.

— Магами взял, не ниже мануса, — прервал его размышления Якуб. — Да не просто магами, а увечными, умалишенными, теми, от кого и семья отступилась. И не на время, на полный герб. Не иначе до смерти услужатся новому хозяину…

Якуб невесело хмыкнул. Иларий заметил, что княжич осунулся и оброс щетиной. Только платок, закрывавший половину его лица, оставался неизменен в своей чистой белизне. На какой-то миг показалось манусу, что не Якуб перед ним, а кто-то другой, похожий, но был этот кто-то старше и грустней. И раньше была в Якубе трещинка, а теперь будто кто воткнул в нее нож да провернул со всей силы. И вытекала через эту расщелину из княжича жизнь.

— И что, Казимеж позволил?

— Позволил? — отмахнулся Якуб. — Да он бы, попроси Влад, последние порты отдал.

Иларий невольно оглянулся, не слышит ли кто крамольные слова Якуба. Княжичу хорошо, он будущий властитель Бялого, а Илажка — человек служилый, у тех, кто под князем ходит, голова на плечах не так крепко сидит.

— Жаль, не видел ты, Иларий, как батюшка нового зятька обхаживал, — не замечая манусовой опаски, продолжал Якуб. Горькие думы, терзавшие его не первый день, легко переплавились в полные злого яда слова. — Думает, только Черный Влад теперь Бялому защитник. А уж нас он и в расчет не берет — кого защитит увечный княжич?!

Знать, крепко наболело на душе у Якуба. И сказать о том было некому. А с Илажкой столько лет бок о бок — вот и прорвалось, высказалось запретное.

Иларий место свое знал. А потому потупился, словно бы и не слышал, что сгоряча вырвалось у молодого хозяина. Но словно невзначай протянул руку, положил по-дружески на горячую ладонь княжича.

Якуб точно очнулся, замолчал. Привычным движением поправил белый платок на лице.

— Забудь, Илажи, — отмахнулся он, отводя взгляд, — не пришлось бы тебе еще под Черным Владом жить, как родит Элька Владиславу сына и перейдет Бялое через мою калечную голову племянничку…

Якуб усмехнулся своей невеселой шутке. Иларий сверкнул синими глазами, но смолчал.

Так и попрощались, молча и невесело. Якуб неторопливо двинулся в сторону княжеского терема, двое слуг, терпеливо ожидавших в стороне, пошли за ним, ведя в поводу лошадей.

Иларий пошел в другую сторону, чувствуя, как ворочаются в голове темные, тяжелые мысли.

— Может, и меня взял бы беспамятного Владислав на полный герб, — внезапно осознал Иларий. — Обмакнул палец в чернила, оттиснул — и получи молодого, сильного мануса. Знать, здорово насолила Агнешка Чернскому властителю, когда из-под его носа раненого увезла. Вот почему она по лесам скрывалась, почему от каждого шороха вздрагивала.

Защемило сердце. Вспомнилось, каким злым, грубым, неблагодарным был с девчонкой Иларий.

«Вернусь за ней, — успокоил он расходившуюся совесть. — Истинный поклон Землице, вернусь».