Ведьма

Ровно, говорят, в полночь завыло, застонало по всем комнатам и пошло чудить. Вдруг в коридоре сама собой лампа зажглась. На кухне аккуратно сложенные с вечера дрова с шумом разбросались по всем углам. Летят дрова, а кто их бросает, и не видно.

Евгения Николаевна была явно растеряна. Я ее немножко пристыдил, объяснил, что одной из ее баб что-нибудь приснилось, она всех и напугала. А ведь нервного человека очень нетрудно напугать, раз сам искренно боишься.

Просидел у нее до утра, успокоил. Предложил переехать в маленький домик, который ее брат занимал до ее приезда. Но она и слушать об этом не захотела. Вероятно, боялась, что будут над ней смеяться.

Я настаивать не стал, тем более что считал все эти страхи никчемными, но очень просил Евгению Николаевну никому об этой истории не рассказывать. Откровенно говоря, я боялся волнений на приисках. Мне было известно недовольство рабочих и разговоры среди татар и казаков поселка, когда директор затеял перебраться в голландский дом. Они очень злобно толковали о том, что, мол, голландец не потерпит беспокойства и, чего доброго, нашлет мор либо на скот, либо на детей.

К утру барышня наша успокоилась и повеселела. Попросила только, чтобы на ночь прислали к ним сторожа.

Следующую ночь меня не будили, но когда я зашел утром проведать Евгению Николаевну, то узнал, что в директорском доме никто глаз не смыкал. Всю ночь голландец ходил ко комнатам, стонал, охал, хлопал дверями. Татарин-сторож взывал к Аллаху и заявил, что ни за какие деньги в проклятом доме не останется. Обе бабы: и кухарка, и горничная – заявили, что на ночь уйдут. Ну как тут быть? Стал снова уговаривать Евгению Николаевну, чтобы переехала в маленький домик. Нет. Уперлась, и ни за что.

Пошел домой, рассказал всю эту историю моему помощнику Белову. Обдумали, обсудили. Он был того мнения, что все эти фокусы проделывала прислуга, которой, наверное, очень хотелось перебраться в маленький домик. Убирать большие комнаты было сложно и хлопотно, вот они и решили припугнуть барышню. Вот, значит, выждали, когда директор уедет, да развели всякие бабьи страхи.

Так я Евгении Николаевне и доложил.

Она, однако, нашла, что все наши догадки – форменная ерунда, потому что прислуга волнуется гораздо больше, чем она, и даже заявила, что на ночь ни за что не останется.

Я все-таки слуг вызвал и побеседовал с ними с глазу на глаз. Говорил и ласково, и строго, да толку вышло мало. Ревут и лопочут что-то совсем уже несосветимое.

Тогда стал я их урезонивать по очереди. Вызвал сначала горничную.

– Фрося, – говорю, – признайся, голубка, что это ты по молодости лет пошутила. Барышня обещала тебя простить и даже зеленого бурдо на юбку подарит. Барышня веселая, она сердиться не умеет.

А та в ответ еще пуще ревет, да еще с причитаниями:

– Ой, милушка, и на кого ты нас, родная, да споки-нула, да на погибель, да на неминучую…

– Ну, – говорю, – это, значит, кухаркины штучки. Ты ее поймай, получишь зеленого бурдо.

Отпустил ее, позвал кухарку.

– Ульяна, – говорю, – ты, кажется, потолковее. Неужели ты не понимаешь, что это все Фроська куролесит? Ты мне ее поймай, а барышня тебе желтого бурдо на юбку подарит – она обещала.

Так у нее – эдакая злющая баба – даже губы побелели.

– Фроська, – говорит, – душа хрещеная, она в такое дело не встрянется. Она в Филипповом посту скоромятину не жрала, как другие. Фроська! Ты Фроську лучше оставь.

Совсем рассатанилась.

– Ну, – говорю, – успокойся. Мы, – говорю, – барышне другую кухарку найдем, потерпи до завтра.

А та в ответ:

– И никакая другая кухарка у вашей барышни жить не станет.

И прибавила очень многозначительно:

– Барышня-то ваша, видно, и сама такая.

– Какая, – спрашиваю, – «такая»?

– А такая. Сами понимаете. Может, из мертвячек, а может, и еще похуже. Об ней и по всему поселку так-то говорят.

Черт знает что!

А что на это ответишь? Я даже оторопел.

– Дура ты, – говорю, – дура. Дура ты петая, перепетая.

Больше ничего и не придумал. Пошел опять к Евгении Николаевне.

– Вы уверены, что прислуга здесь ни при чем? Может, они каких-нибудь своих женихов подговорили производить все эти фокусы?

Барышня даже обиделась.

– Я же вам говорю, что сама была на кухне, когда дрова вдруг полетели в разные стороны. А этот дикий вой – ведь он проносится под самым потолком. Как хотите, я ведь тоже не суеверная. Однако перед такими явлениями разум смолкает.

– Все это, – говорю, – отлично, а что вы будете здесь ночью одна делать? Даже сторож-татарин не соглашается у вас дежурить. Не хочу вас пугать, но ведь у нас на приисках всякий народ водится. Узнают, что дом пустой, и просто-напросто залезут и ограбят.

Она минутку призадумалась, а потом весело так улыбнулась и говорит:

– Знаете что – приходите ко мне сегодня ужинать и тащите с собой побольше народу. Лесничего приведите, доктора, Собакиных. Я вам дам холодный ужин, шампанского, а в полночь мы все вместе подкараулим голландца. Интересно, посмеет ли он при вас появиться… Белова прихватите тоже, можно и батюшку.

– Батюшка в уезд уехал.