Ведьма философских наук (СИ)

Мое светоударное заклинание отскочило от иномирца как игрушечный мячик. Я отлично осознавал, что, в отличие от тварей, оно вряд ли его убьет, но надеялся, что удастся хотя бы ослабить его. После этого можно постараться добраться до него физически, чтобы влить ему в глотку леденящее зелье. Без защиты темной силы я с ним справлюсь. Но все оказалось напрасно. Сразу за моим ударом защитное пламя спало и на нас кинулись твари. Когда я понял, что Ветер они не трогают, то сначала наивно обрадовался. А когда увидел, что ее за горло схватила черная тень, внутри все словно оборвалось. Особенно от осознания своего собственного бессилия. Твари наседали на меня, а отбиваться я мог лишь одним кинжалом, да еще Зараза вертелась рядом, отбиваясь моей метлой как шестом.

Из последних сил создал заклинание световой стрелы, вложив в него все, что осталось. На меня неслась черная туча смертельного заклинания иномирца, но это было уже неважно — мое заклинание должно было успеть достигнуть цели, больше я все равно ничего не смогу сделать. Жаль только, что я так и не успел сказать этой вредной девчонке, что мне совершенно неважно, чья она там внучка.

Вспышка света ослепила.

Ветер Елизаветандреевна

Не быть физическим телом. Как непривычно и как интересно. Здесь все по-другому — зрение, слух, тактильные ощущения. Теперь я понимаю, почему ведьм, к роду которых принадлежала моя бабушка, называли облачными. Не знаю, как сейчас я выглядела, но чувствовала я себя самым настоящим облаком. Не надо ни рук, ни ног, можно летать, скользить, становиться больше или меньше. Я вроде бы и есть, но в то же время меня как бы и нет.

Чувство замершего времени исчезло, едва я слилась с заклинанием Айрида. Да-да, я вспомнила, кто это. Видимо, память как-то связана с моей плотностью. Чем больше я распылялась, тем более расплывчатой была память и путаней мысли, зато обострялись чувства и ощущение единения со Вселенной. Но стоило сконцентрироваться, задаться целью, уплотниться, и ощущение «Я есть Все» пропадало, заменяясь «Я — личность». Удивительная метаморфоза сознания, позволяющая взглянуть на все под совершенно иным углом. Но это потом, а сейчас у меня иная цель.

Войдя в тело Маррора, я очутилась в полной темноте — совсем как тогда, когда познакомилась со своей Тьмунечкой. Вот только эта темнота была не теплой и мягкой, а липкой и холодной.

Не порядок!

— Да будет Свет! — крикнула я, рассыпаясь на миллиарды маленьких звездочек.

Холодная, чужая Тьма взвыла. Я чувствовала, как ей больно, как она съеживается и пытается спрятаться.

— Э-э, нет, от меня не спрячешься. Не хочешь боли? Давай сюда своего хозяина.

Едва появившись, Маррор попытался снова схватить меня за горло, вот только я была уже ученая, и хотя моя физическая подготовка далека от идеала, сейчас было важно совершенно другое.

— Знаешь, в чем была твоя главная ошибка, дедуля? — спросила я, с удовольствием наблюдая, как Маррор одергивает от меня обожженные руки. — Ты не учел одного малюсенького обстоятельства. И моя бабушка, и я — ведьмы. А сила ведьм в их эмоциях. Если мы любим, то наша сила делает наших возлюбленных сильнее. А если ненавидим… Хорошо жжется, правда?

Маррор с изумлением смотрел то на меня, то на свои руки, покрытые жуткими волдырями. Еще одна его попытка схватить меня закончилась для него очередным ожогом.

— Где мы? — словно опомнившись и удивленно оглядываясь, спросил родственничек.

— Не поверишь, — хихикнула я. — В твоей душе. Не знал о такой способности Тьмы? Думал, только ты можешь управлять ею?

Я смотрела на Маррора и чувствовала лишь одно — брезгливость. Под маской разрушителя миров было жалкое создание, не знающее ни любви, ни благодарности. Сколько миров он разрушил, стремясь насладиться своим несуществующим могуществом. Сколько жизней покалечил, стремясь добраться до того, что ему не принадлежало.

Монетка сама собой материализовалась в руке. Я смотрела на нее и вспоминала слова Леши: «Это все, чего ты стоишь». Да, ровно столько ты стоишь, если не умеешь любить, если за собой не видишь других.

— Это все, чего ты стоишь, — сказала я, кидая монетку в руки Маррору.

Внутри меня будто струна лопнула.

Маррор с ужасом смотрел на монету, пытаясь стряхнуть ее со своих рук, но та как приклеилась. Видимо, цыганка, как и обещала, что-то с ней сделала.

«Она тебе все равно только мешает, а я ее на хорошее дело пущу», — сказала она тогда, и новое осознание настигло меня, дав понять, насколько она была права. Я думала, что, закрывая свое сердце, я оберегаю его, а на самом деле растаптывала еще больше. Потому что нельзя быть счастливой, не любя, нельзя быть живой, не чувствуя. Нельзя закрыться от одних чувств и дать волю другим. Нельзя быть собой лишь наполовину. В противном случае ты действительно становишься ценою в пять злополучных рублей.

Пора.