Ведьма и тьма

Названный Еводием юноша продолжал оторопело глядеть на молодую женщину, неподвижно лежавшую в траве с торчащей у ключицы стрелой. Ее черные пышные волосы разметались, глаза были закрыты, а там, где светлую холщовую рубаху пробила стрела, расползалось кровавое пятно.

– Что же теперь делать, лохаг[100] Парфений? – в отчаянии закричал юноша. – Я ведь метил в лань, я хорошо ее видел! Вот и пустил стрелу, когда она скакнула в эти заросли. Откуда мне было знать, что в кустах этих женка мисянская укрывается.

Он едва не плакал. Старший воин украдкой огляделся и сказал:

– Вот что, Еводий, нас никто не видел. Да и что нам эти мисяне, в конце концов? Они вон язычника Сфендослава привечали как своего. Ну, пристрелил ты женщину, что с того? Уйдем потихоньку, да и Бог с ней.

Юный Еводий шмыгнул носом и странно посмотрел на наставника.

– Парфений, а мисяне ведь Христу поклоняются!

– Что с того?

– Выходит, я христианскую душу погубил?

– И еще немало погубишь. Война ведь.

– Но наше дело фуражом заниматься, добывать пропитание для армии, а не брать на душу грех смертоубийства!

– Что, парень, чистеньким хочешь на войне остаться? Чего ж ты у мамки под подолом в Салониках своих не остался?

В этот миг Малфрида глухо застонала, не приходя в себя.

– Гляди, гляди, живая! – воскликнул юноша. – О, почтенный лохаг Парфений, давай отнесем ее к лекарю Макриану! Говорят, он и мертвых к жизни возвращает. А она… Она красивая, да?

Лохаг принялся журить юношу, твердил, что им надо добывать пропитание для армии, а не спасать раненых красавиц, но юноша молча подхватил бесчувственную женщину на руки и отправился туда, где на дороге ждала телега. Там уже было немало снеди, которую фуражиры армии базилевса Иоанна Цимисхия набрали в окрестных селах, имелось даже несколько овец со связанными ногами, которые жалобно заблеяли, когда поверх них уложили женщину, заквохтали куры в плетеных клетках. А вот поохотиться как следует да добыть дичи для знатных воинов, к сожалению, сегодня не получилось, пояснил Парфений ожидавшим их другим фуражирам. Стрелок Еводий оказался куда хуже, чем похвалялся, подстрелил какую-то местную молодку в кустах. Ибо кем еще могла быть эта женщина в болгарской крестьянской одежде, как не прятавшейся от людей базилевса мисянкой?

Малфрида пришла в себя от резкой боли, вскрикнула, на миг открыла глаза.

Сидевший подле нее бородатый мужчина в островерхой шапочке держал перед собой окровавленное древко стрелы, одновременно прижимая к ее ключице пропитанную кровоостанавливающими настоями тряпицу.

– Успокойся, женщина, успокойся! Важные для жизни органы не задеты, ты будешь жить.

У Малфриды все плыло перед глазами. Она с трудом поняла, что он говорит, но все же догадалась, что этот бородатый врачеватель обращается к ней по-гречески. Некогда Калокир обучал ее этому языку, а тому, кто для заклинаний выучивал звуки леса и умел вторить голосам птиц и зверей, несложно было запомнить и чужую речь. И вот теперь это пригодилось…

Врачеватель еще что-то говорил, пока перевязывал ее рану. Малфрида поняла, что он предлагает ей поспать, отдохнуть, пока она не наберется сил после потери крови. Но она не сразу уснула, смотрела по сторонам. Поняла, что лежит на тюфяке в каком-то довольно длинном помещении со сводчатым беленым потолком. Такие она видела в монастырях. О, Перун великий, неужели она попала в христианскую обитель?

Когда лекарь удалился, Малфрида приподнялась, но тут же со стоном упала. Видела, что вокруг лежат и стонут, а то и хрипят какие-то бедолаги. Между ними и впрямь расхаживали облаченные в темные одеяния священники, но были тут и люди в островерхих кожаных шапочках и полотняных передниках, забрызганных кровью, такие же, как тот, что врачевал и ее. Лекари, поняла чародейка. Она в госпитале для раненых. Но эти раненые были византийскими воинами! Она оказалась среди врагов!

А потом она увидела Невену. В помещении находилось несколько ухаживавших за страждущими женщин, и ее бывшая служанка была одной из них. Малфрида хотела ее окликнуть, но Невена была занята, возилась с ранеными, а затем вышла куда-то с охапкой окровавленного полотна и больше не возвращалась.