Ведьма и тьма

Невена отмолчалась, но продолжала рассказывать о том, что происходило в последующие дни. Вскоре после того, как войска Цимисхия окружили Доростол, по Дунаю к ним подошла флотилия. Русы успели вытащить свои ладьи на берег, и ромеи не пожгли их страшным греческим огнем, но теперь людям Святослава приходилось обороняться как от флота, так и от атак с суши. А потом Святослав вновь вышел из Доростола на битву. Причем многие его воины сражались не только в пешем строю, но и на конях, чем изумили ромеев. Византийцы отчего-то считали, что русы не умеют сражаться верхом и поэтому используют конницу союзных им печенегов и венгров. Эта промашка дорого обошлась ромеям, ибо русы навалились на конницу Цимисхия, и только атака его отборных войск, закованных с головы до ног в броню катафрактариев, вновь заставила русов отступить к городу. И все же поле боя осталось за Святославом, а ромеи отвели свои силы и теперь строят перед Доростолом лагерь, готовясь к долгой осаде.

– А раненых к нам несут и везут, – вздохнула Невена. – Макриан здесь, в обители Святой Троицы, собирает только самых изувеченных, а тех, кто пострадал не столь сильно, оставляют в лагере ромеев. Так уж у них заведено, что среди воинов немало умелых врачевателей, набравшихся опыта в походах, вот они и оказывают им помощь. Лагерь-то они возвели громадный, там и шатры военачальников, и палатки гоплитов и стратиотов[101], конюшни для катафрактариев, а еще кухни и даже часовня, где воины Византии могут молиться перед битвой.

О, зачем Малфриде было все это знать! Она только тихо спросила Невену, сможет ли та помочь ей скрыться.

Невена лишь пожала плечами.

– Поправляйся пока, а там будет видно.

Но Малфриде было трудно поправиться там, где постоянно находились священнослужители. Они молились над ранеными, отпевали умирающих. Последних было немало. Малфрида из своего угла видела, как бредившие и стонавшие люди затихали, когда к ним приближались облаченные в темные одеяния священники, вслушивались в слова молитвы и последнего напутствия, некоторые смирялись, на устах других даже появлялась блаженная улыбка. Они покидали эту юдоль скорби, чтобы предстать перед своим Творцом. Они верили в это. И Малфриде становилось тяжело дышать: повсюду она ощущала эту непреклонную веру. Как можно колдовать, если здесь все чужое, если она сама тут словно нечто темное и враждебное со своей затаенной ненавистью к врагам! Ее раздражали их вопли, когда им отпиливали начинавшие гнить и распухать конечности, зашивали раны, стягивали порезы, вынимали из ран осколки дерева и металла. Океан страданий и смрада окружал ее со всех сторон, а еще – молитвы, молитвы, молитвы… И она не знала, что ей хуже – страдания или эта несокрушимая вера.

По ночам она опять твердила заклинания, и через какое-то время заметила, что стала спокойнее засыпать. Утром опять приходил молоденький Еводий, заботливый и внимательный. Он подкармливал раненную им женщину. А та ела с аппетитом, даже шутила со смущающимся юношей. Лекарь Макриан осмотрел ее рану и снова поразился.

– Никогда еще не видел, чтобы подобная рана столь быстро затягивалась. Да вы почти здоровы!

«То-то, это тебе не молитвы твердить над болезными», – не без злорадства подумала ведьма. Конечно, не живая и мертвая вода, шрам наверняка останется, но она уже сейчас готова уйти от ромеев. Однако лекарь Макриан сказал:

– Отправитесь вместе с Невеной и другими женщинами стирать холсты для перевязок.

Ведьма только улыбнулась. Вот теперь-то она их и покинет. Обратится синицей и упорхнет…

Но сила словно замерла в ней. Колдовать среди христиан не получалось. Пришлось мрачно плестись с ворохом окровавленного холста к ручью, где за стиркой повязок следила Невена. Малфрида бросила ей под ноги отвратительную ношу.

– Не принуждай меня. Я на врагов работать не стану. Ведь они… они Свенельда моего погубили!

– Ну, спросила бы ты о своем любезном Калокире, я еще поняла бы тебя, – произнесла Невена, принимаясь полоскать холстины. – Чего тебе о Свенельде горевать? Да и жив он. Раненого его привезли в Доростол, едва на коне сидел. Потом стал понемногу поправляться. Я сама его выхаживала, пока оставалась в Доростоле. А вот Сфенкеля моего убили… Там он!

И она заплакала, кивнув в сторону ромейского лагеря.

Малфрида смутно помнила, что эта ладная болгарская женщина нравилась варягу-воеводе Сфенкелю, но противилась его ухаживаниям, называя того язычником. Теперь, значит, своим назвала. А в одной из битв зарубили Сфенкеля, и его отсеченную голову подняли на копье над частоколом лагеря ромеев, чтоб страшились русы.

Малфрида окинула взглядом этот огромный, окруженный рвами и частоколами военный лагерь. Он занимал обширную открытую возвышенность перед Доростольской крепостью, перекрывая все подходы к ней. Как она сможет пробраться к своим? Без чар ничего не получится… Но Свенельд жив! От этой неожиданной вести даже смеяться хотелось. Но она сдержалась, уважая чувства Невены, которая продолжала беззвучно плакать, развешивая выстиранные полотнища для просушки.