Ведьмина гора

И – точно так же, как и маму Яна погубила обыденность и скука рутины, – Таню исподволь, возможно, неясно для нее самой, уничтожала среда, уничтожали друзья, семья, подруги, уничтожали безжалостно, сами того не ведая. Над Таней словно висело проклятие Ведьминой горы, не отпускавшее ее ни на шаг. И даже она – сама ведьма – не могла или не хотела снять с себя это проклятие.

«Боже мой, Таня!» – вдруг крикнул Ян.

Но ему никто не ответил.

Из дневника Татьяны Артищевой

…Хочется забиться в угол, накрыться с головой одеялом, зажмуриться – точь-в-точь, как в детском стишке: «Зажмурюсь – и им станет темно…» Нет, в самом деле: зажмуриться так, чтобы и мне стало темно; и чтобы исчезли эти люди, которым до меня есть дело, люди, подобно болонке, шмыгающие повсюду, метя места пребывания своим присутствием, и подслушивающие, вынюхивающие, запоминающие и беспрерывно стучащие начальству, чтобы выслужиться, доносящие, закладывающие, словно во всем этом «стуке» для них слились воедино все прелести мира…

Им, да и другим, размазанным по серой тарелке будней, не хочу я зла, правда, но только того, чтобы на миг им стало темно; чтобы на миг исчезли, стерлись краски мира, ушло разноцветие, оставив непроницаемую свинцовую тьму.

Может быть, лет через десять – пятнадцать мне захочется переписать некоторые строки из дневника. Самообман – причина всего того, что разлучило нас, а не расстояние. Каждому комфортно там, где он находится, и нельзя приписывать себе страдания, когда не страдаешь человеком на самом деле. Манипуляции и страсть. Чувство стерло бы в пыль многое, а этого нет. Заведомо известен исход таких отношений. Это как две собаки, хромающие на одну и ту же правую заднюю ногу, они прижались друг к дружке, но из-за одинаковой хромоты их инерционно потянет в одну сторону, и они упадут.

Впрочем, это – скорее всего, – настроение, грусть от прощания с Яном.

Из дневника Яна Карми

Мне все время не дает покоя одна мысль, преследует меня, не переставая, как Ведьмина гора, которую мне показала Таня; мне вдруг стало казаться, что наш роман – это роман Онегина и Татьяны, который, оставшись волею Пушкина недовоплощенным, как в первый раз, так и во второй, воплотился каким-то образом в нас. К сожалению, завершится он так же, как и пушкинский, – расставанием. Наверное, потому, что, как бы мы ни хотели, как бы мы ни тянулись друг к другу, расстояние всегда сильнее расставания.

Наше представление о мире рассыпается вдребезги; из осколков наших чувств не составить единой картины. Кто – тот, соединяющий видимое с невидимым, неизвестное с известным; то, что не доступно глазу, – доступно чувству, то, что не доступно чувству, – доступно знанию? Множество миров составляют один, единый мир, все, что происходит в действительности, объясняется как проявление сил из скрытых миров – и потому невозможно постигнуть смысл жизни без постижения смысла потустороннего…

Таня – из другого поколения, идущего своей дорогой, а мы? Мы – поколение пустыни, мы бредем, не различая друг друга, в пыльном мареве незнания. Неверие язвит наши души, червь сомнения точит наши сердца, и вряд ли мы когда-нибудь обретем самих себя.

…В школьных учебниках иврита двадцатилетней давности – для начальных классов – я обнаружил любопытный рассказ о рассеянном ученике. Бедолага каждое утро не мог вспомнить, куда перед сном положил одежду и учебники. И вот однажды он все же нашел выход из создавшейся ситуации. Взял листочек бумаги и написал: «Костюм на стуле, шапка в шкафу, книжки на столе, туфли под стулом, а я в кровати…» Утром, когда все вещи были собраны, «согласно составленному списку», остался последний пункт. Мальчик начал искать себя в кровати, но поиски его были напрасны.

Когда-то, очень давно, наверное, лет тридцать назад, одна моя знакомая подарила мне афоризм: «Надежда – последняя из богинь, покидающая нас…»

И время прошло, и знакомой давно простыл и след, словно и не было ее в этом бесстрастном и бесслезном мире.

И только надежда, как некое неотвязное имя, как побитая собака, как филер, как убийца, как Ведьмина гора, неотступно следует за мной…

2019

Пересечение снов,

или

Повесть о первой любви

Я не мог не идти вперед. Я стал как-то легче, когда остался один. Все стало совсем по-иному: кончилась память, ничего не осталось от связей с людьми и вещами, со всей жизнью, устроенной и протекающей в форме; время не шло. Вокруг была жизнь – особенная, ставшая в стороне от всяких определений. Мы с Верой входили в нее без имени.

Всеволод Петров. Турдейская Манон Леско