Ведьмина неделя

Саймон страшно торжественно извлек из кармана блейзера ключи и отпер шкафчик на стене, где хранились аптечка и свечи. Если случится чудо и инквизиторы не придут, подумал Чарлз, он влипнет по самые уши. До самого Рождества никаких карманных денег! Это значит, что он не сможет расплатиться за новые шиповки. Это значит, что надо будет каждый вечер писать пятьсот строк для мистера Тауэрса. А потом Чарлз подумал, что долго страдать не придется. Все знали, что инквизиторы ведьм прямо-таки из-под земли выкапывают — прячься, не прячься...

Саймон вручил ему свечку. Она была в белом эмалевом подсвечнике. Чарлз посмотрел на нее, а потом поднял глаза и увидел, что все кругом ухмыляются, даже Брайан.

— Ты забыл попросить спички, — заметил Саймон.

Чарлз посмотрел на него. Он глядел. Он не просто глядел — такого мерзкого взгляда не удостаивался еще никто. Чарлз надеялся, что этот взгляд испепелит Саймона на месте.

Этого не случилось. Саймон отшатнулся, но умудрился сохранить надменный вид.

— Спички получишь забесплатно, — милостиво согласился он. — Входит в стоимость. — Он швырнул Чарлзу коробок.

Чарлз поставил подсвечник на пол. Все не сводили с него глаз. Он чиркнул спичкой и зажег свечку. Опустился рядом с ней на колени… “Гореть больно,— подумал он. — Гореть больно”. Он вытянул палец и сунул его в крошечный желтый огонек.

— Ты это чего?! — охнул Роналд Уэст.

Чарлз не ответил. На долю секунды ему показалось, что пламя не будет его жечь. Оно было теплое и влажное… А потом вдруг разом стало горячо и ужасно больно! Больно было совсем не так, как бывает, когда порежешься или ушибешь палец на ноге. Боль была куда противнее — она была одновременно тупой и резкой, от нее по спине ползли мурашки и ныли нервы до самого плеча.

“А теперь представь себе, что так болит все тело, — подумал Чарлз, — Гореть

больно”. Он покрепче ухватил себя второй рукой за запястье, чтобы не отдернуть палец от жгучего пламени. Гореть больно. Еще как больно. От этого даже под глазами выступает пот.

— То ли на слабо его взяли, то ли поспорил с кем-то, — донесся до него голос Саймона. — Эй! Из-за чего это ты? Говори, а то заберу свечку!

— Поспорил, — наобум ответил Чарлз. “Гореть больно. Гореть больно. — Он твердил это снова и снова, чтобы эти слова навсегда запечатлелись в мозгу — или чем там он колдует. — Гореть больно... Ох, как больно гореть!”

— Некоторые люди спорят, совершенно не подумав, — заметил Саймон.

Чарлз пропустил его слова мимо ушей: он изо всех сил старался удержать палец в пламени, а тот то и дело порывался отдернуться сам собой. Палец весь покраснел, а поперек красноты протянулась белая полоса. Слышался забавный звук, такое тоненькое шипение, словно кожа поджаривалась. И вдруг силы терпеть у Чарлза разом кончились. Он невольно отдернул палец и задул свечу. Столпившиеся кругом мальчики разом выдохнули, словно до сих пор сдерживали дыхание.

— По всей видимости, тебе проспорили больше, чем ты мне должен, — недовольно сказал Саймон, когда Чарлз вернул ему свечку.

— Нет, — быстро ответил Чарлз. Он испугался, что Саймону захочется отобрать у него и эти воображаемые деньги. Саймон был вполне способен наябедничать мистеру Крестли про свечку, если Чарлз откажется платить. — Я ничего не выиграл. Я поспорил, что совсем сожгу палец.

В дверях показался дежурный,

— Гасите свет! Прекратить разговоры!

Чарлз забрался в постель, посасывая палец и от всей души надеясь, что теперь-то он научился не колдовать случайно. Язык ощущал, как между первой и второй фалангой вздувается большой волдырь. Болело еще сильнее.

Из темноты послышался голос Саймона:

— Так и знал, что Чарлз Морган — чокнутый. На такие фокусы способен только безмозглый псих!

— У зверей нет мозгов, — авторитетно отозвался Роналд Уэст.

— У них хотя бы душа есть, — добавил Джеффри Бейнс.

— Чарлз Морган, — объявил Саймон, — просто низшая форма жизни.

Подобными комплиментами Чарлза осыпали еще долго. Говорить можно было хоть полночи — из соседней спальни доносился неумолчный гомон, так что заснуть не удалось бы при всем желании. Чарлз лежал и ждал, пока они уймутся. Он знал, что все равно не уснет, даже если станет тихо. И не уснул.

Саймон и его свита давно умолкли, оба дежурных и пришедший им на помощь учитель заставили замолчать обитателей соседней спальни, а Чарлз все лежал, вытянувшись, как бревно, и глядел в темноту.

Он был в панике. В полном ужасе. И хотя теперь этот ужас превратился в неумолчно звенящий страх, странный, словно бы далекий, зато Чарлз знал, что обречен чувствовать его всегда, всю жизнь. Даже если произойдет чудо и инквизиторы никогда за ним не придут, он все равно будет ждать и бояться каждую минуту, дни напролет, годы и годы. Интересно, можно ли к такому привыкнуть? Чарлз надеялся, что молжно, потому что сейчас он был готов выпрыгнуть из постели и сознаться во всем кому угодно — просто чтобы покончить с этим кошмаром.