Ведьмино колечко

– Дай мне попить… а теперь платочек намочи и оботри лицо Жорику и мне… а теперь положи мне руки на плечи… ниже!

Как же застрекотало наше общее сердце! Брат открыл глаза.

– Жор, ты говорить можешь?

– Да, – хрипло ответил он.

– Тогда молчи, – скомандовала я, и все засмеялись. – Сашенька, быстро отошла к прабабушке!

Я не видела, но почувствовала, что бабушка схватила Сашу и оттащила от меня.

– Не плачь, солнышко, – сказала я. – Я тебе разрешаю мое колечко поносить.

– Прямо сейчас? – плачущим голосом спросила девочка.

– Ага, – ответила я и услышала шлепанье сандалий по тротуару.

– Заметь, она не спросила, где оно лежит, – веселым голосом сказала бабушка. – Ну, проныра!

– Жора, я сейчас буду поднимать руки. Не молчи, говори, что чувствуешь. Вот, снимаю справа.

– Дышать… тяжело…

– Ничего, дыши. Как?

– Если сесть, наверное, будет легче.

– Нет, милый, лежи. Так, отпускаю!

С хрипом, но он продолжал дышать. Женщина в белом халате спросила:

– Ну что, понесем в машину? Боря носилки приволок.

– А зачем? – сказала я. – Несите в дом.

– Ну, как же. После удара током надо хотя бы электролиты…

– Надо, так прокапаем. Но сердце пока не очень.

– Тем более в реанимацию надо.

– Лучше в дом. Бабушка, позвони тете Шуре, сможет она с Жориком посидеть?

– Дело говоришь! – сказал пьяный терапевт. – Александра Анисимовна – это вам стопроцентная гарантия. Вот, забей мой телефон, я тут напротив отдыхаю. А через час сам подойду, посмотрю, что и как.

Мужики занесли носилки в дом. Жорика положили в маленькую спальню. Фельдшер «скорой» сказала, что посидит с ним до прихода тети Шуры. Рвалась к сыну Людмила, но бабушка решительно сказала:

– Сюда не зайдет никто, кроме медиков. Хватит ребенку нервы мотать!

– Я – мать! – возмутилась она.

– Ясен пень, мать. По звонку чужой тетки он бы под провода не бросился, – не выдержала я.

– Она ему звонила? – тихо спросила бабушка.

– Сказала, что, если через двадцать минут не явится, она покончит с собой.

– И я еще сомневалась… – простонала бабушка. – Людмила, уйди с глаз моих долой!

– Бабушка, послушай, – сказала я. – С нами все будет нормально. Как сердце у Жорика восстановится, ему физраствор вольют, и все будет в порядке. А я сейчас лягу спать и просплю, наверное, двое суток. Разбудить меня невозможно. У меня давление будет очень низкое. Проснусь сама. И умоляю: не подпускай Сашу ни ко мне, ни к Жорке. Это для нее опасно.

– Она… тоже?

– И еще как!

– Господи…

– Ты поняла меня, бабушка? Если что, врача зови. Пусть меня каким-нибудь уколом оживляют. Сашеньку к нему подпустишь только в случае остановки сердца. Но это для нее опасно.

Я зашла в свою комнату и, не раздеваясь, рухнула на кровать.

Проснулась я ранним утром. За распахнутым окном ворковал голубь. В комнате я была одна: Тоня еще неделю назад уехала за расчетом и вещами, а Сашеньку, наверное, бабушка положила у себя. На большом пальце левой руки я обнаружила свое траурное кольцо. Кто одел? Я же просила не подпускать ко мне ребенка! Сунула кольцо в карман халата и побрела на кухню.

Вслед за мной на кухню зашла бабушка.

– Есть хочешь? Саша вчера вечером четыре котлеты съела.

– Вчера? То есть я всего ничего спала?

– А ты заметила кольцо? Это я его на тебя одела.

– Ты думаешь, кольцо в чем-то помогает?

– Наташа, ты собралась двое суток спать. А Сашенька с кольцом на шее побегала и вовсе спать не захотела. Только ела много. Мы с Шурой тебе давление мерили. В десять одела, а в двенадцать уже до ста поднялось.

– Ну-ну. А с Жориком кто?

– До четырех Шура сидела, а как стало светать, домой ушла. Я поглядываю. Николай Васильевич заходил, ну, врач этот, я его к Кузе в беседку определила на ночевку.

– Ба, ты вообще не спала?

– Какой сон, Наташенька? Днем тогда часик прикорну – и будет. Ты не думай, старые люди мало спят. Я, наоборот, очень хорошо себя чувствую. Можно сказать, на подъеме – внук выжил! Это ужас такой был… это противоестественно – детей терять…

У бабушки слезы потекли. Мы вошли в зал, я заглянула в открытую дверь спальни, увидела сопящего Жорку и успокоилась. Присели на диван, на котором бабушка просидела всю ночь, и обнялись.

– Людмила заходила?

– Пока мы с Шурой вдвоем сидели, несколько раз заглядывала, но зайти не осмелилась. Это какой же грех на ней…

– Ба, она не со зла. Да пятидесяти лет сохранила психологию подростка: будет или по-моему, или никак! Это не был чистый шантаж, она в определенных условиях могла бы и руки на себя наложить. Мол, буду лежать в гробу и злорадствовать, как вы каетесь! А то, что сыну жизнь при этом губит, ей в голову не придет. Любви в ней много, а сострадания – ни на грош.

– Мы все перед тобой виноваты…

– Нет! То, что меня на Людмилу записали, для меня не имело никакого значения. Для них – да. Александре не следовало потакать в ее эгоцентризме, Людмилу не следовало загружать чужим материнством. Я понимаю, семьища-то восемь человек. Всё это от бедности нашей, все эти хитрости. Но в результате ты четверым из шести дала высшее образование, все материально благополучны и люди, в общем-то, неплохие.

– Но ты в обиде на нас?