Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2 (СИ)

Они могут устроить засаду на подходе к «Хексенкесселю», набросить удавку ей на горло и утянуть в переулки. Для этого даже не нужна особая хитрость, лишь некоторый навык, не более того. Могут предложить ей мировую, подлить какую-нибудь дрянь в питье, а потом вытащить наружу, бесчувственную, как девственницу, впервые отведавшую вина, которая поутру окажется опытнее портовой шлюхи. Могут попросту пальнуть в нее со ста шагов, затаившись на крыше — если у них в стае есть мастерицы в резьбе по дереву, могут найтись и мастерицы по стреляющим палкам — не тем, что торчат у самцов между ног, а тем, что заряжают порохом…

Черт. «Сестрички», может, слишком молоды чтобы тягаться в искусстве обмана с «Орденом Анжель де ля Барт», у них нет опыта в интригах, как у многих старших ковенов, но природная злость вполне может компенсировать этот недостаток. Объявленный Хундиненягдт взывает о крови — а значит, они будут использовать все инструменты, оказавшиеся в их руках, для того, чтобы сжить ее со свету, вплоть до венчиков для взбивания масла. И лучше бы не думать, сколько еще инструментов любезно предложил им мессир Лжец…

Лжец! Барбаросса с трудом сдержала рвущийся наружу полуволчий рык.

Отчего она не выронила этого ублюдка, когда улепетывала от голема! Отчего не разбила, пока блуждала по улицам Броккенбурга? Не оставила, выплеснув из банки на мостовую, на расправу для вечноголодных гарпий? Тягала с собой, будто собственного ребенка, доверяя ему свои мысли, позволяя впитывать ее страхи и чаяния…

Хитрый выблядок, похожий на большой разваренный гриб, возомнил себя умнее прочих и сбежал при первой возможности. Попытался сбежать. Теперь все, что он знает, все сокровища, заключенные в его раздувшийся бесформенный череп, стали достоянием «Сестер Агонии». Достоянием, которые они легко могут превратить в оружие против нее.

Барбаросса невольно вспомнила Марлена Брандау, импозантного и жутковатого, развалившегося в кресле на авансцене с летучей мышью в руках. «Предложение, от которого он не сможет отказаться» — как-то так он произнес. Барбаросса не помнила деталей пьесы, те успели стереться из памяти, помнила только, что играл он сицилийского демонолога по имени Кроули, погрязшего в распрях со своими недругами, могущественными итальянскими баронами… Но эти слова чертовски хорошо подходили к ней самой — как шитый лучшим броккенбургским портным дублет по снятой с нее мерке.

«Сестры Агонии» сделали ей, сестрице Барби, предложение, от которого отказываться чертовски опасно, по крайней мере, сходу. Если они уже знают хотя бы половину того, что знает Лжец, это превращает их из своры голодных сук с ножами в опаснейших врагов, вооруженных самыми разрушительными и страшными адскими чарами.

Они могут уничтожить ее, просто шепнув Вере Вариоле пару слов на ухо. Впрочем — Вера Вариола не якшается с мелким отродьем — достаточно будет черкнуть ей короткую записку. А могут послать короткую депешу в городской магистрат — и тогда сделается еще жарче, так жарко, что мостовая Броккенбурга начнет жечь ей пятки сильнее, чем адские уголья…

Барбаросса ощутила, как ноют ее изувеченные раздробленные кулаки.

В лучшие времена, будь у нее немного времени, она уничтожила бы «Сестер Агонии» не прибегая к помощи ковена, единолично. Для этого не требовалось собирать их всех, все тринадцать душ, на городской площади и выходить им навстречу с полудюжиной мушкетонов за поясом и связкой бандальеров через плечо, как мнящий себя великим стрелком на сцене Вальтер Виллис — только никчемные суки, обчитавшиеся Морица Оранского и Тилли, уповают на генеральное сражение.

Нет, она душила бы их одну за одной, как хорошо натасканный пес душит куниц, обжившихся в подполе. Находя в хитросплетениях броккенбургских улиц, выслеживая в подворотнях и кабаках, скручивая им шеи в тот момент, когда они никак не ожидают нападения. Одна сука против тринадцати — неважный расклад, но Барбаросса знала, что это вполне ей по силам.

Ей уже приходилось уничтожать целый ковен. Пусть не одной, пусть с Котейшеством, пусть и в других условиях, в другие времена, но…

Они звались «Кокетливыми Коловратками», вспомнила она, их было шестеро и они были одними из самых опасных сук в Броккенбурге той поры. Не потому, что обладали какими-то особенными познаниями по части адских наук, а потому что поняли — жестокость может быть не только милым хобби, которому можно предаваться в часы досуга, сродни вышивке на пяльцах и неудержимому блуду, но и весомой ходовой монетой, благодаря которой можно сделать свое существование в Броккенбурге если и не комфортным в полной мере, то, по крайней мере, немного более приятным.

Или, по крайней мере, менее скучным.