Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2 (СИ)

Спрашивать у прохожих, где тот располагается, было так же глупо, как провалившейся в Ад душе спрашивать у мимолетных демонических духов, где огонь. «Хексенкессель» был здесь — тяжелая громадина, выступающая из ночи, точно исполинская кость, вертикально вбитая в землю. Должно быть, над этой костью годами трудились полчища трудолюбивых крошечных жуков с бритвенно-острыми зубами, заменяющими им резцы, превращая ее в чудовищно сложный каменный шпиль, покрытый резьбой так густо, что даже в темноте делалось не по себе — глаз словно увязал в лабиринте из заостренных арок, узких вимпергов,

зубчатых арок и стрельчатых окон.

Наконечник копья, подумала Барбаросса, облизав губы, собираясь с силами, чтобы сделать шаг. Будто всемогущий адский владыка всадил в землю свою чудовищную пику, выточенную из кости мертвого божества, обломил ее и ушел, позволив наконечнику остаться в ране. Только закрыть эту рану не смогут даже за сотни лет…

«Хексенкессель». «Ведьмин котел». Концентрированное средоточие всех возможных грехов в одном исполинском кипящем чане. Ухо еще не разбирало мелодии в отрывистых приглушенных ритмах, исходящих от него, но звуки «Хексенкесселя» уже проникали в кровь. Горячие, нетерпеливые, они будоражили уставшее тело, наполняя его колючей злой радостью. Упоительно сладко ныли где-то в ключицах и в паху…

— Госпожа ведьма! — возница выразительно постучал пальцем по открытой ладони, — Полагается с вас.

— Что?

— Два талера.

— Два талера за четверть мейле? — Барбаросса зло сплюнула на колесо его никчемного экипажа, — Не обнаглел ли ты? Небось, с родного папеньки бы шкуру содрал и перчатки из нее сшил, чтоб руки зимой не мерзли? Может, тебе еще уши архивладыки Валефора в придачу? Катись нахер, понял?

Возница насупился, вытаращив на нее глаза.

Левый был обычным, помутневшим от времени, ничем не примечательным, зато на правом обнаружилась такая роскошная лучевая катаракта, что Барбаросса едва не испустила завистливый вздох. Хорошая штука, и выдержанная — прекрасный ингредиент для многих ведьминских рецептов. Ей самой без нужды, но в этом городе есть много мест, где за такой глаз могут не торгуясь выложить хороший полновесный гульден.

— Ты не наглей, ведьма! Не наглей! На всех парах мчал, демоны едва друг дружку не сожрали… Я тебе живо это… в магистрат. Ишь, морда гадюшная, порченная… Ничего, у господина Тоттерфиша с такими не церемонятся!

Барбаросса украдкой вздохнула. В другое время, будь при ней острый нож и небольшой запас времени, она обязательно задержалась, чтоб предложить незадачливому вознице сделку — весьма заманчивую с ее точки зрения. Но сейчас, будучи стесненной обстоятельствами…

— Уебывай, — буркнула она, отворачиваясь, — Можешь отсосать сам себе за углом, только не забудь принести мне четыре гроша сдачи!

— Ах ты… Шкура дроченая… Ничего, сейчас… Сейчас проверим…

Бросив рычаги, он принялся обеими руками копаться в дорожном ящике, знать, вспомнил про свой чертов мушкетон или что там у него…

Барбаросса резко подняла руку перед лицом — как поднимают их ведьмы на сцене, намереваясь щелкнуть пальцами, чтобы из-за кулис высыпали перепачканные сажей визжащие и улюлюкающие мальчишки с трещотками, изображающие демонов. Она видела достаточно много пьес, чтобы знать, как это делается.

Ее бедные размозженные пальцы не были способны вытащить и соплю из носа, не то что щелкнуть, но под слоем грязных бинтов, разглядеть это было бы непросто даже человеку с ясными и зоркими глазами.

— Гавриэль! Хоместор! Dementium, komdu me? svinin! Именем тридцать черных копий и красного змия! Властью Аэромона Безногого! Оторвите этому выблядку хер и заставьте его съесть прямо здесь!..

Возница всхлипнул и налег всем телом на рычаги — так, будто перед ним распахнулась адская дверь. Демоны в аутовагене взвыли на тысячу голосов, видно, усеянные сигилами рычаги немилосердно обожгли их, принуждая к послушанию. Лязгая колесами по брусчатке, покачиваясь, аутоваген стремительно развернулся и понесся прочь с такой скоростью, что опасно загудели колеса, а прохожие, чертыхаясь, отскакивали прочь с его пути.

Барбаросса усмехнулась, глядя ему вслед. Профессор Кесселер редко использовал возможность похвалить сестрицу Барби за прилежание в учебе — начистоту говоря, он ни разу не использовал эту возможность за все три года — но сейчас, надо думать, нашел бы для нее теплое слово.

Сплюнув сквозь зубы, Барбаросса повернулась лицом к «Хексенкесселю».

Кажется, он узнал ее. По крайней мере, на миг ей показалось, что тяжелые ритмы клавесина, доносящиеся изнутри, сделались быстрее и громче. Старые ритмы, которые она не слышала уже тысячу лет. Древние, как сама жизнь и такие же злые.

— Черт, — пробормотала она, — А я думала, что уже старовата для танцулек…