Век бурь и волков

‒ Старик показал мне их бумаги. Это приказы из Рейхсканцелярии, господин Вихтельман. Вовсе не абвер. И попробуйте угадать, чья там стоит подпись. Эта шайка сумасшедших получила корабль в подарок. Даже если они прикажут вам всадить страусиное перо в задницу и станцевать на штурманском столе или выстрелиться через торпедный аппарат, я бессилен буду что-либо предпринять. Рулевой! Курс сто восемьдесят! Через двадцать минут выйти на перископную глубину.

* * *

Перед закрытым люком носового отсека стоял часовой. Один из четырех 'близнецов'-блондинов. Стоял раскорячась, в своем черном мундире, с автоматом MP40 наперевес, в сверкающем хромированном шлеме, разительно напоминающем каску пожарного. Стоял и смотрел в проход прищуренными глазами ‒ с такой важностью, словно находился в карауле перед Рейхстагом.

Наткнувшись на него в первый раз, Райнхардт буквально остолбенел. До сих пор единственным экземляром личного огнестрельного оружия на палубе был пистолет командира, хранившийся под замком в его личном сейфе. Даже думать страшно было о последствиях, которые могла вызвать очередь из скорострельной 'пушки', висевшей на груди часового, в тесном замкнутом пространстве подводного корабля.

‒ Кроме того, люки в переборках по возможности должны быть открытыми, ‒ объяснял Райнхардт Висману мягким спокойным голосом, каким разговаривают с сумасшедшими. ‒ Речь идет о циркуляции воздуха. Это подводный корабль. Здесь невозможно открыть иллюминаторы, чтобы проветрить помещение. В случае атаки экипаж должен иметь доступ в носовое помещение. Кроме того, там находятся второй туалет и умывальное помещение. Вы не можете пользоваться этим отсеком единолично.

‒ Хорошо, господин оберлейтенант. Люк будет открыт, а часовой будет стоять внутри отсека. Но передайте членам команды, чтобы не входили туда без надобности. И еще, герр Райнхардт, позвольте полюбопытствовать ‒ это у вас имя или фамилия?

‒ В моем случае ‒ имя. Я ‒ Удо Райнхардт.

‒ Интересно, интересно… Коль скоро речь пошла о претензиях, госпожа Ева жаловалась мне на ваших матросов.

У Райнхардта от удивления поднялись брови.

‒ В самом деле?

‒ Речь идет об атмосфере… Откровенно говоря, я и сам надеялся увидеть здесь больше истинного солдатского духа. Больше патриотизма. Но ваши матросы разговаривают исключительно о еде и о… совокуплении. А эти их вульгарные шуточки… Поведение недостойное арийского солдата. Где их чувство избранности? К тому же, отсутствие гигиены. Разве так должны выглядеть настоящие немцы?

‒ А что вы расчитывали здесь увидеть? Странствующих рыцарей? Может, вам еще и псалмопений? А, Висман? И пеларгоний в торпедных люках? И раскрашенного гипсового гномика на мостике? ‒ Райнхардт почувствовал острую потребность выйти куда-нибудь. Хотя бы на мостик. А лучше ‒ прочь с корабля, на твердую почву. ‒ Ведь это просто матросы. Вдобавок, матросы подводного флота. С момента выхода из гавани все, кому не лень, охотятся на них. А ведь они могут погибнуть и в результате самой глупейшей аварии. Большинство кораблей не возвращаются уже из первого похода. А для нашей субмарины это именно первый поход и матросы прекрасно осознают это. В настоящий момент во всем подводном флоте осталась, быть может, сотня человек, которым посчастливилось служить на у-ботах и выжить более трех лет.

‒ И все же…

‒ И все же, ‒ жестко повторил Райнхардт, ‒ Висман, это ведь просто молодые ребята. Большинству из них не исполнилось и восемнадцати лет. А ваша дамочка премило проводит время у вас там на 'носу'. То, что она певичка, ни для кого не секрет. Это слышно даже в машинном отделении. А теперь сами подумайте: какое это может иметь влияние на моральный облик сорока молодых мужчин, в течение нескольких недель лишенных женского общества?

Висман побагровел.

‒ Прошу избавить меня…

‒ Избавляйтесь от чего хотите, ‒ рявкнул Райнхардт. ‒ Но не морочьте мне голову своими глупостями!

* * *

Уже на следующий день гости хозяйничали по всему кораблю как у себя дома. Ева Левенганг по собственной инициативе взялась за исправление морального облика экипажа и, чтобы скрасить морякам время, принялась исполнять через радиоузел избранные арии из опер Вагнера. Висман и Фордингер расположились в центральном посту ‒ и, что хуже всего, в компании со Стариком.

Вероятно, именно тогда все и началось.

Впоследствии Райнхардт не раз пытался решить для себя вопрос, когда именно мир сошел с ума. Уловить точно момент, когда поход превратился в кошмарный сон шизофреника. В момент, когда эти типы вступили на палубу? Или чуть позже?

Скорее всего, это случилось в ту минуту, когда они принялись бросать гадальные кости прямо на штурманском столе посреди центрального поста.

Сперва он решил, что это какая-то игра. Что-то вроде маджонга.