Вехи

общенациональной   жизни.   Этот   своеобразный   мир,   живший   до   сих   пор   замкнутой

жизнью под двойным давлением, давлением казенщины внешней – реакционной власти и

казенщины внутренней – инертности мысли и консервативности чувств, не без основания

называют   «интеллигентщиной»   в   отличие   от   интеллигенции   в   широком,

общенациональном,   общеисторическом   смысле   этого   слова.   Те   русские   философы,

которых   не   хочет   знать   русская   интеллигенция,   которых   она   относит   к   иному,

враждебному   миру,   тоже   ведь   принадлежат   к   интеллигенции,   но   чужды

«интеллигентщины». Каково же было традиционное  отношение  нашей  специфической,

кружковой интеллигенции к философии, отношение, оставшееся неизменным, несмотря

на быструю смену философских мод? Консерватизм  и косность в основном душевном

укладе у нас соединялись с склонностью новинкам, к последним европейским течениям,

которые никогда не усваивались глубоко. То же было и в отношении к философии.

Прежде   всего   бросается   в   глаза,   что   отношение   к   философии   было   так   же

малокультурно,   как   и   к   другим   духовным   ценностям:   самостоятельное   значение

философии   отрицалось,   философия   подчинялась   утилитарно-общественным   целям.

Исключительное, деспотическое господство утилитарно-морального критерия, столь же

исключительное,   давящее   господство   народолюбия   и   пролетаролюбия,   поклонение

народу», его пользе, и интересам, духовная подавленность политическим деспотизмом, –

все это вело к тому, что уровень философской, культуры оказался у нас очень низким,

философские знания и философское развитые были очень мало распространены в среде

нашей интеллигенции. Высокую философскую культуру можно было встретить лишь у

отдельных личностей, которые, тем самым уже выделялись из мира «интеллигентщины».

Но   у   нас   было   не   только   мало   философских   знаний   –   это   беда   исправимая,   –   у   нас

господствовал   такой   душевный   уклад   и   такой   способ   оценки   всего,   что   подлинная

философия   должна   была   остаться   закрытой   и   непонятной,   а   философское   творчество

должно   было   представляться   явлением   мира   иного   и   таинственного.   Быть   может,

некоторые и читали философские книги, внешне понимали про,: читанное, но внутренне

так   же   мало   соединялось   с   миром   философского   творчества,   как   и   с   миром   красоты.

Объясняется   это   не   дефектами   интеллекта,   а   направлением   воли,   которая   создала

традиционную,   упорную   интеллигентскую   среду,   принявшую   в   свою,   плоть   и   кровь

народническое миросозерцание и утилитарную оценку, не исчезнувшую и по сию пору.

Долгое   время   у   нас   считалось   почти   безнравственным   отдаваться   философскому

творчеству,   в   этом   роде   занятий   видели   измену   народу   и   народному   делу.   Человек,

слишком,   погруженный   в   философские   проблемы,   подозревался   в   равнодушии   к

интересам  крестьян и рабочих. К философскому творчеству интеллигенция относилась

аскетически, требовала воздержания во имя своего бога – народа, во имя сохранения сил

для   борьбы   с   дьяволом   –   абсолютизмом.   Это   народнически-утилитарно-аскетическое

отношение   к   философии   осталось   и   утех   интеллигентских   направлений,   которые   по

видимости преодолели народничество и отказались от элементарного утилитаризма, так

как отношение это коренилось в сфере подсознательной. Психологические первоосновы

такого отношения к философии, да и вообще к созиданию духовных ценностей можно

выразить   так:   интересы   распределения   и   уравнения   в   сознании   и   чувствах   русской

интеллигенции   всегда   доминировали   над   интересами   производства   и   творчества.   Это

одинаково верно и относительно сферы материальной, и относительно сферы духовной: к

философскому   творчеству   русская   интеллигенция   относилась   так   же,   Как   и   к

экономическому производству. И интеллигенция всегда охотно принимала идеологию, в

которой   центральное   место   отводилось   проблеме   распределения   и   равенства,   а   все

творчество было в загоне, тут ее доверие не имело границ. К идеологии же, которая в

центре   ставит   творчество   и   ценности,   она   относилась   подозрительно,   с   заранее

составленным волевым решением отвергнуто и изобличить. Такое отношение загубило

философский талант Н. К. Михайловского, равно как и большой художественный талант

Гл. Успенского. Многие воздерживались от философского и художественного творчества,

так как считали это делом безнравственным с точки зрения интересов распределения и

равенства, видели в этом измену народному благу. В 70-е годы было у нас даже время,

когда чтение книг и увеличение знаний считалось не особенно ценным занятием и когда

морально   осуждались   жажда   просвещения.   Времена   этого   народнического   мракобесия

прошли   уже   давно,   но   бацилла   осталась   в   крови.   В   революционные   дни   опять