"Вексель Судьбы" (книга первая)

-- Мне это известно, -- ответил я. -- Теперь я вынужден вам объяснить, что Шпигельглас работал не со мной одним, а с десятками, если не сотнями нелегальных советских разведчиков. И это было не оттого, что он подбирал нас по своему вкусу, а потому что государство поставило его на эту должность и доверило работу с зарубежными резидентурами. Благодаря информации от которых, между прочим, в Ставке и сегодня принимаются важнейшие решения и разрабатываются планы борьбы с фашисткой агрессией. Если б я являлся изменником Родины, то я бы, поверьте, нашёл способ проникнуть сюда с документами, не вызывающими вопросов.

Сказав это, я приподнялся, расправив лацканы своего итальянского пальто, и водрузил на стол перед слегка опешившим от такой наглости чекистом кожаный бельгийский саквояж.

Правда, спустя мгновение тот сделал вид, что контролирует ситуацию и что-то вновь зарядил про "бдительность".

Но моё терпение окончательно лопнуло. Я придвинулся к столу и, наплевав на все предосторожности, заорал ему в лицо, что уровень моих кураторов -- старшие майоры и комиссары госбезопасности и что я не намерен терпеть произвол от какого-то старшего лейтенанта, а также что если он будет продолжать меня задерживать и не пускать в столицу, то я -- даже если окажусь там в кабинете следователя -- непременно обвиню его в саботаже и пособничестве врагу.

-- И вы поймёте, что ваша должность и ваша жизнь не стоят и тысячной доли той стратегической информации, которую я везу, пусть даже если моя жизнь и предрешена. Мне плевать на свою судьбу, но я клянусь, что чтобы со мной ни случилось, я добьюсь вашего ареста и расстрела!

-- Что же мне делать? -- примирительным голосом поинтересовался старший лейтенант после минутного молчания.

-- Проездной документ и эшелон на Москву, -- выдохнул я. -- Отвечать на все вопросы я должен только там.

Немного поразмыслив, занервничавший и сразу же подобревший начальник "особого пункта" поведал мне, что до вечера никакие эшелоны со здешней станции уходить не будут и что он за это время обязательно постарается решить вопрос с моей отправкой. Я поблагодарил его и спросил, чем в таком случае мне следует заняться или же я должен оставаться у него, считая себя задержанным и арестованным.

-- Ну что вы, зачем! Погуляйте по городу, а часиков в шесть возвращайтесь ко мне!

Покинув кабинет, я по достоинству оценил мрачный юмор лейтенанта с перекошенным лицом. Назвать Коношу городом мог исключительно циник: крошечный посёлок был отгорожен от мира такими непроходимыми лесами и бездорожьем, которые полностью исключали для цивилизованного человека возможность куда-либо отсюда сбежать. За час я обошёл посёлок вдоль и поперёк. Стоял достаточно крепкий мороз, у меня начали мёрзнуть ноги, а согреться было решительно негде -- в единственной столовой обслуживали только по карточкам местных рабочих.

Прогуливаясь в районе станции и всё более коченея, я обратил внимание на стоящие на запасном пути три товарных вагона, в которых везли мобилизованных в Красную Армию жителей здешних мест. Все они ещё не успели сменить свои гражданские одежды и были самых разных возрастов -- от юнцов до моих пятидесятилетних сверстников, причём последних, как мне показалось, было едва ли не столько же, сколько молодых. Попадались среди призванных и явные представители "интеллигентских" профессий -- инженеры, счетоводы и учителя.

Было очевидно, что эти люди, то и дело выбегавшие из теплушек за кипятком и папиросами, во-первых, ещё плохо знают друг друга, а во-вторых, что повезут их, разумеется, в сторону Москвы. Так что моим единственным шансом совершить отсюда побег становилось уехать с ними.

Стараясь сильно не светиться, я сходил на местный рынок, где приобрёл не первой свежести телогрейку, пару тёплых носок и обыкновенный фанерный чемодан. Уложив в этот чемодан свой саквояж вместе с итальянским пальто и облачившись в ватник, я сразу же приобрёл завершённый рабоче-крестьянский вид. Добытым из-под снега стеблем пожухлой от мороза крапивы я растёр до красноты себе щеку и подбородок, имитируя последствия драки, и в таком виде залез в одну из теплушек, с шипящей злобой приговаривая, что отныне я "еду тут", а с той сволочью-де "ещё поквитаюсь".

Мне никто не препятствовал и не даже не попытался вступить в разговор. Немного потолкавшись на лавке в центральной части вагона, я вскоре переместился в дальний тёмный угол, где сидений не было, зато пол был выстлан слежавшейся и грязной, но тем не менее сухой и немного согревающей соломой. Убедившись, что в этом месте я стал практически незаметен, я прислонился к стене, поднял воротник телогрейки, надвинул картуз на глаза и сделал вид, что сплю.