Вельяминовы. За горизонт. Книга 3

– Шмата, тряпка, – вспомнил Наум Исаакович, – так его называли уголовники, державшие его у параши. Его проигрывали в карты, он загонял евреев дубинками в газовые камеры, но теперь он на коне… – полигон выполнял программы военных и Комитета Государственной Безопасности. Эйтингон подозревал, что предстоящие в октябре испытания нового оружия тоже не обойдутся без участия подчиненных профессора Мендеса:

– Отправят под землю зэка, их не жалко, – он склонил поседевшую голову набок, – а на Новой Земле кузькину мать тоже, наверняка, сбросят на головы каким-нибудь доходягам. Хотя с такой мощностью бомбы от них даже пепла не останется… – болтая с профессором, Эйтингон напоминал себе, что линии в загородной резиденции прослушиваются. Он не мог спросить Кардозо о судьбе 880 или Саломеи:

– На самом деле я хочу спросить совсем о другом… – кроме фильма с Надей, он больше ничего не видел. На фотографиях девочки и Павел выглядели подростками:

– Они и есть подростки, – Эйтингон щелкнул зажигалкой, – шестнадцать и четырнадцать лет. Их не исковеркаешь, как Странницу, то есть Сару Мозес, но на них могут испытывать новые лекарства, – Наум Исаакович передернулся, – или отправить, как подопытных кроликов, на экспериментальные операции… – институт, в числе прочего, занимался проблемами бесплодия:

– Заместитель Кардозо, кореец, то есть японец, подвизался в отряде 731 у профессора Исии… – Эйтингон побарабанил пальцами по карте, – в плену он все скрывал, зная, что его ждет трибунал. Теперь с него давно сняли судимость, приняли в партию… – Кардозо тоже посещал партсобрания:

– Сначала он громил космополитов от науки… – зевнул Эйтингон, – а теперь прославляет решения двадцатого съезда партии…

Он обещал Кардозо выслать затребованные им фото фельдъегерской связью. Трехкомнатные апартаменты маэстро Авербаха оборудовали соответствующей техникой. Личный шофер музыканта и приставленная к номеру горничная работали в Комитете. Оба они знали английский язык. Пока ничего подозрительного не произошло:

– Встреча в министерстве культуры, обед в «Метрополе» с нашими деятелями искусства, посещение консерватории… – Эйтингон помнил программу визита Моцарта наизусть, – он говорил по телефону с женой… – в разговоре тоже не было ничего настораживающего. Супруги посплетничали про общих знакомых из венской оперы. Миссис Майер-Авербах долго распространялась о покупках:

– Нет там никакого шифра, – уверенно сказал Эйтингон приехавшему на дачу Шелепину, – Моцарт, в отличие от Викинга, явился к нам без задания… – Викинг пересаживался на московский самолет в Лондоне. Остановка Эйтингону совсем не нравилась:

– Он мог полететь через Вену, что быстрее. Он явно хочет получить последний инструктаж… – учитывая прошлое, они решили не рисковать лондонскими работниками и не пускать слежку за доктором Эйриксеном:

– В Москве он не покидает аэропорта… – хмыкнул Эйтингон, – а в Новосибирске о нем и Моцарте позаботятся… – Шелепин разрешил отправить фото на Аральское море:

– Если это надо для медицинских целей… – глава Комитета рассматривал черно-белые снимки, – то пусть они получат нужные сведения… – по словам Кардозо, речь шла о стимулирующем препарате:

– У меня нет его больничной карты, нет анализов… – недовольно сказал профессор, – кровь или мочу никак не взять. Мне надо понять частоту его, так сказать… – он деликатно покашлял:

– Нормальная частота молодого парня, – пробурчал себе под нос Эйтингон, – у Моцарта проблемы с бесплодием, а не с потенцией… – тем не менее, препарат требовался не шарлатанский:

– Кардозо можно обвинить в чем угодно… – Эйтингон взял ручку, – но только не в шарлатанстве. Он все делает на совесть, он гениальный ученый…

На карте Москвы Софийскую набережную отметили цветной булавкой. Другие булавки воткнули в вокзалы, музеи и центральные парки. Коснувшись булавки в ЦУМе, Эйтингон вспомнил первую встречу с Ладой:

– Чертополох молодец, на ходу подметки рвет… – о Ладе Наум Исаакович старался не думать:

– Даже не могилу не сходить, – горько понял он, – к надгробию Розы я съезжу через четыре года, а Ладушка теперь недосягаема… – Эйтингон спокойно выслушал новости о продлении его срока:

– Шестьдесят пятый, – он затянулся сигаретой, – девчонкам исполнится двадцать, Павлу восемнадцать. Если они вообще сейчас живы… – пока ему требовалось не превратить нынешний срок в пожизненный. Он взял из коробочки еще одну булавку:

– Значит, надо работать, так, чтобы новое начальство осталось довольно, чтобы Шелепин замолвил за меня словечко перед Хрущевым. Но даже после освобождения на запад меня никто не выпустит… – он хотел найти девочек и Павла, чтобы помочь им покинуть СССР:

– Нельзя быть эгоистом, – вздохнул Наум Исаакович, – я не позволю, чтобы дочери Розы сгинули по прихоти Комитета в безвестности, чтобы наследник графского рода мотал сроки по колониям… – он подумал о бароне Виллеме: