«Я перелез через амбразуру, – вспоминал Франсуа, – сразу через секунды после выстрела орудия. Ослепленные выстрелами, многие солдаты падали в волчьи ямы, вперемешку с русскими, которые там уже были…»[1802]
Влезая через бруствер и амбразуры в «редут», французы были встречены русскими канонирами «ударами рычагов и прибойников». Франсуа, получив несколько ударов, но устояв, сам стал рубить саблей направо и налево. Где-то рядом с ним был капитан Фавье, тот самый адъютант маршала Мармона, приехавший к Наполеону 6 сентября и вызвавшийся участвовать в сражении простым волонтером[1803].Через несколько минут сопротивление русских артиллеристов было сломлено, и 30-й линейный, в каком-то упоении перейдя «редут», прошел еще дальше «шагов на 40–70». Сублейтенант Ложье и два его товарища из Итальянской гвардии наблюдали за всем этим, как за спектаклем, находясь на холме километрах в двух. Видя, как 30-й бросился в атаку и захватил редут, они не могли сдержать своих восторгов[1804]
. Вице-король Богарне, также находясь на левом берегу Колочи, но столь же отлично видевший все происходящее, взмахнул своей шляпой в воздухе и закричал: «Сражение выиграно!» А. фон Муральт, обер-лейтенант одного из баварских шеволежерских полков 4-го армейского корпуса, видевший принца Евгения обычно бесстрастным, глядел на него с удивлением[1805]. «Это был решающий момент», – констатировал позже Тьер. «Если бы Моран был поддержан, – отмечал Пеле, – если бы он мог удержаться, сражение было бы вполне проиграно для русских. Их центр прорван, силы Барклая и Багратиона разобщены…»[1806]Насколько эти утверждения близки к истине? Действительно, согласно «русской версии», три русских егерских полка, стоявшие сразу за «редутом», и несколько пехотных полков справа и слева от укрепления были не просто ошеломлены – их охватила паника, состояние ужасное и мало поддающееся контролю. Толпы солдат, в одно мгновение пораженные импульсом массового психоза, бросились в тыл. Генерал-майор А. П. Ермолов, начальник Главного штаба 1-й Западной армии, проезжавший вместе с начальником артиллерии той же армии генерал-майором А. И. Кутайсовым из Горок на южный фланг, неожиданно увидел перед собой русских солдат, «во многих толпах не только без устройства, но уже и без обороны» бежавших и приведенных «в совершенное замешательство…». Согласно рапорту Ермолова, он быстро подъехал к 3-му батальону Уфимского полка и приказал немедленно атаковать потерянное укрепление. Этот батальон, еще не пораженный психозом паники, то ли «развернутым фронтом» (согласно «Запискам» Ермолова), то ли «толпою в образе колонны» (как значится в его же рапорте), пройдя по оврагу, двинулся на «редут». Движение уфимцев панику моментально остановило, и все толпы солдат, только мгновение тому назад энергично бежавшие в тыл, столь же энергично бросились на французский 30-й линейный. Рядом с уфимцами оказались 18, 19-й и 40-й егерские. «Бой яростный и ужасный не продолжался более получаса: сопротивление встречено отчаянное, возвышение отбито, орудия возвращены, и не было слышно ни одного ружейного выстрела». Атаке способствовали три конно-артиллерийские роты прибывшего вместе с Ермоловым полковника Никитина, которые расположились слева от кургана.
Так выглядит основная «русская версия» отбития кургана, прочно вошедшая в отечественную литературу. Она имеет своим родоначальником самого Ермолова, представившего ее в рапорте 20 сентября (ст. стиля). 26 сентября (ст. стиля) 1812 г. она была воспроизведена в рапорте Барклая-де-Толли[1807]
.Но были и другие «русские версии». Сам Ермолов восклицал в своих «Записках»: «…моему счастию немало было завиствующих!» Действительно, согласно воспоминаниям адъютанта Барклая В. И. Левенштерна, именно он, на сером коне, во главе батальона Томского полка первым бросился на батарею. Когда он двигался к укреплению, с левого фланга увидел «Ермолова вместе с Кутайсовым, Кикиным (полковник, бывший в должности дежурного генерала Главной квартиры 1-й Западной армии. –