Великая Мечта

Мне тоже пора иметь при себе блокнот и авторучку, подумал я. У всех серьезных взрослых людей постоянно есть под рукой блокнот и авторучка. Пора бы и мне повзрослеть. Только что я похоронил своего лучшего друга. Хороший повод для того, чтобы повзрослеть.

В мрачной толпишке скорбящих и соболезнующих обнаружился и Горохов. Мы поздоровались.

– Слушай, а за что его? Я разозлился.

– Не знаю. А если б и знал – не сказал бы.

– Понятно.

– А ты молодцом, – тихо сказал я. – Хороший костюмчик взял.

– Только вчера купил. Специально в Москву ездил.

– Жатый шелк?

– Сказали – да.

– Ты выглядишь совсем другим человеком.

– Спасибо.

Меня вдруг осенило. Я понизил голос до шепота.

– За моей спиной, справа, стоит человек. У него волосы на голове слегка дыбом. Видишь? Это – Сережа Знаев. Бывший партнер Юры. Коммерсант из Москвы. Перспективный. Я сейчас тебя с ним познакомлю. Может быть, он поможет тебе найти работу.

– Спасибо.

– Пока не благодари. А пиджачок действительно хорош. Где денег надыбал? Неужели украл?

– Я не умею. В долги влез.

Надо было сказать Горохову, чтоб в комплект к костюму взял нормальную обувь, а главное – перестал бы сутулиться и ходить, втянув голову в плечи, словно черный раб с хлопковой плантации. Но я промолчал. Нечего, нечего корчить из себя учителя жизни. Особенно когда твой собственный учитель лежит в деревянном ящике на глубине двух метров.

Все хотят знать, зачем и почему его убили. А разве неясно? Разве секрет, что каждый день на протяжении десяти лет он приходил в школьные классы, чьи стены украшали цитаты из классиков. «Кто не горит, тот коптит». «Надо жить так, чтобы не было мучительно больно». «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы». Все имелось у моего друга в великом избытке: и талант гореть свободой, и абсолютное честолюбие, и душа, готовая рваться в куски, – только вот с отчизной вышла заминка. Сгнила и рассыпалась, сука, прямо на глазах у всех нас.

Нельзя простить собственной стране ее гибель.

А жить ради того, чтобы делать толще собственные задницы и кошельки, нас не учили.

Да, внутри нас прятались бесы. Но покажите мне того, в ком их нет, и я ему посочувствую.

Да, мы воровали. Да, мы зарабатывали на жизнь мордобоем, кражами и поджогами. Не потому, что не умели добыть хлеб другим путем. Не потому, что родились злыми. Нас переполняли гордыня и самолюбие. Отчаянная отвага била фонтаном. Мы хотели сражаться, разрубать гордиевы узлы, рисковать, задыхаться от приливов адреналина и погружать мечи в тела врагов. Мы погибли на том поле боя, которое смогли отыскать. На первом попавшемся.

Впрочем, не все. Лично я уцелел. Погибнуть не хватило духу. Не поставят мне памятник в сквере. Вот – уползаю прочь, легко раненный, напуганный и прозревший.

Отойдя в сторону, легкораненый нарвал пучок травы, обтер сырую могильную глину с ботинок и зашагал прочь, ни с кем не попрощавшись. Дело сделано. Друг зарыт. Идти поминать – сил нет. Надо думать о будущем. Что делать? Чем заняться? Где добывать средства к существованию? Вернуться в университет? На стройку, в рабочие? Съехать с московской квартиры? Пожить у родителей? С кем сблизиться? На кого опереться?

Страшно, одиноко, холодно стало мне на той дороге, ведущей с кладбища к городу. Солнце пригоршнями кидало в меня золотой свет – я проклинал солнце; деревья примирительно шелестели листвой, цеплялись ветвями за ветер – я проклинал и деревья, и ветер. Асфальт доброжелательно стлался под мои подошвы – я проклинал асфальт. И если бы мне сейчас повстречалось на пути все самое светлое и доброе, что есть на земле, я проклял бы это, грубо отодвинул в сторону и зашагал бы дальше.

Бог его знает, куда я шагал, – мне было важно, что я шагаю.

На следующий день в назначенное время я переступил порог отделения милиции номер шесть, располагавшегося в одном квартале от места смерти Юры Кладова, напротив кинотеатра «Ханой». Назвал дежурному фамилию и номер кабинета, показал паспорт, поднялся на второй этаж – и в коридоре обнаружил Свету. Она сидела на грязном подоконнике и беззвучно плакала.

– Успокойся, – сказал я, устраиваясь рядом.

– Не могу. Мне страшно.

– Они тебе ничего не сделают. Отстанут, как только увидят твои основные аргументы.

– Сиськи по пуду?

– Именно.

– Думаешь, прокатят за аргументы?

– Еще как. Потрясешь слегка – и все будет хорошо.

– Щас, все брошу и стану перед ментами сиськами трясти.

Когда женщина улыбается сквозь слезы, хочется жить. Только что шмыгала носом и аккуратно, мизинцем пыталась удержать стекающую с век тушь, а ты протягивал ей свой носовой платок, потом тебе удалось пошутить и одновременно сделать комплимент – и вот она уже подхихикивает. Они все любят комплименты. Даже когда сидят на подоконнике в коридоре отделения милиции, ожидая допроса.

– А тебе? – спросила Света. – Тебе они тоже ничего не сделают?

– Нет. Я же ни при чем. Мне сказали зайти на пять минут, уточнить кое-какие детали.

– Тогда подождешь меня? Ты же на машине? Подвезешь до дома?

– Конечно... Кстати, у тебя мысли есть?