Великая Ордалия (ЛП)

В молодости нелюди снились ему, как и любому сыну Сакарпа. Жрецы называли их нечеловеками, ложными людьми, оскорбившими богов похищением их совершенного облика, соединением мужского и женского и – что самое отвратительное – похищением секрета бессмертия. В частности, один из жрецов Гильгаоала, Скутса Старший, находил удовольствие в том, что потчевал детей описанием злобных прегрешений нелюдей после падения Храма. Он извлекал на свет старинные свитки и зачитывал их сперва на древних диалектах, а затем в красочном и зловещем переводе. И нелюди становились выходцами из Писания, непристойными во всем, в чем они превосходили людей, и притом каким-то недоступным людям образом; принадлежавшими к дикому и темному миру… расой, рожденной на одной из самых черных, самых первобытных окраин, хранящей в себе злобу, сулящую им пламя до конца вечности.

– Наделенные душами шранки, – объявил однажды Скутса в порыве беспомощного отвращения. – Одно лишь постоянство в заблуждениях можно зачесть им за достоинство!

И ужас, потрескивавший в его голосе, становился угольками, разжигавшими еще более пламенные сны.

И теперь Сорвил сидел, унылый и озябший, вглядываясь в призрак Последней Обители, пока Серва объясняла, что оставшуюся часть пути им предстоит пройти пешком.

– Вы забываете о цене, которую приходится платить мне. Если мы окажемся там в результате прыжка, я буду слишком слаба и не смогу защитить вас.

– Тогда переправь нас на тот лесистый холм, – предложил Моэнгхус. – Мы можем оставаться там до тех пор, пока ты не возобновишь свои силы. Уверен, что пути до той горы еще на две стражи.

– А если заметят мои Напевы? Ты рискнешь всем, чтобы не утруждать свои ноги?

– Это кратчайший путь, сестра.

Они спустились с окружавших их утесов и направились на северо-восток по лесам, изобиловавшим столпами, рытвинами и гнилым в еще большей степени, чем те, что остались на Безымянном. Время от времени им попадались стволы колоссальных вязов, мертвых и обветшавших, поднимавшихся на немыслимые высоты. Кора мешковиной свисала с оголенной, похожей на кость древесины. Серва и ее брат помалкивали, даже проходя под исполинскими обломившимися ветвями.

Герои были его судьбой, взросление – чередой побед, но не унижений. С удивлением, присущим всем опустившимся людям, Сорвил обнаружил, что его ожидает особое положение, что и для опустившихся определено свое место. Он был из тех, кто следовал тем, кого избегали. Он не принадлежал к тем, с кем говорили… в нем видели объект порицания и насмешки, комедийный образ. Удивительно, что ему не требовалось даже задумываться, чтобы осознать это, ибо знание всегда обитало в нем. Оскорбленные души не нужны миру.

Замедлив шаг, Моэнгхус приблизился к нему, никоим образом не обнаруживая своих намерений, оставаясь на известном расстоянии. В подобных ситуациях полагалось первой заговорить заблудшей душе.

– Что она сделала со мной? – наконец спросил Сорвил, наблюдая за пятнами света и тени, рябившими на плечах и дорожном мешке Сервы, шедшей шагов на двадцать впереди.

– Это был Напев Принуждения, – ответил его спутник после некоторого раздумья.

Призраки недавнего переживания еще тревожили его нутро.

– Но… как смо…

– Как смогла она заставить тебя обоссать собственные штаны? – Резанное из камня лицо посмотрело на него сверху вниз, не с презрением, с любопытством. В этих бело-голубых глазах было что-то не от мира сего…

Глаза скюльвенда – так сказал ему Цоронга.

– Да.

Имперский принц задумчиво выпятил губы и посмотрел вперед. Последовав направлению его взгляда, Сорвил узрел ее лицо, повернувшееся словно раковина в волне. Она услышала их – за птичьими песнями, шелестом ветвей под ветром. Это он знал.

– А как голод заставляет тебя есть? – спросил Моэнгхус, все еще глядя ей вслед.

Ту ночь они спали под мертвыми вязами, и только далекий вой горных волков отмечал пройденные лиги. А наутро зашагали лесными галереями, столь плотными, что они казались тоннелями; им редко удавалось увидеть небо, не говоря уже о том, чтобы определить, сколько они преодолели. Гиолаль, так звалась эта земля, прославленные и заповедные охотничьи угодья ишроев Инджор-Нийаса. В пути все в основном молчали. Сорвил шел, ни о чем не думая, ступая так, как будто был из стекла и боялся разбиться. И когда наконец он посмел задуматься, образы предшествовавшего дня посыпались на него, вселяя судороги позора и унижения, и он не мог заняться ничем другим, кроме составления нелепых и вздорных планов будущей мести. Но даже тогда в душе его сумело зародиться чувство… знание того, что действиями имперских отпрысков руководит нечто большее, чем кровосмесительная любовная связь.

Даже пришло в голову, что ему было назначено застать их в любовных объятьях…

День уже почти выбился из сил, когда они наконец очутились на гребне хребта. Сорвил взобрался на груду огромных валунов, северная сторона которых обросла лишайником. Путники словно совершили новый магический прыжок – таким неожиданным оказался вид.