Великая степь

Паку казалось, что нога так же давит акселератор, а степь так же несется навстречу, лишь стук копыт и вопли погони за спиной исчезли. На самом деле он сидел, бессильно уткнувшись в руль остановившейся «четверки». Стрела торчала из-под назатыльника шлема, белые гусиные перья мелко подрагивали. Правая рука разжалась, граната с вынутой чекой упала вниз. И — взорвалась через три с половиной секунды.

Осторожно подъезжавших к замершему Дракону всадников осколки не зацепили.

9

Здесь стены не были живыми. Здесь все оказалось мертво.

И — давно мертв был сидевший за пультом не-человек. Мумия. Женька не сказала ничего, просто ей захотелось, чтобы этого рядом не стало. Она уже поняла, что Дракон реагирует как на слова, так и на мысли — но на эту не среагировал. Она произнесла вслух: убери это! Никакого эффекта.

Рубка была местом особым. Создатели ее не хотели, чтобы случайная мысль или слово приводили в действие силы, способные сотрясать землю и раскалывать небо. Рубка оставалась мертва. Но один предмет был отчасти живым, и Женька поняла это. На полу валялся странного вида шлем — вытянутый, шишкообразный. Устилавшие внутреннюю его поверхность шлема длинные ворсинки шевелились, как живые…

Она нагнулась, взяла шлем в руки. На вид массивный, он оказался неожиданно легким. Ворсинки настороженно встопорщились — и замерли, словно ждали чего-то. Это надо надеть, это обязательно надо надеть, думала Женька — но медлила…

Потом решительно подняла шлем на вытянутых руках и осторожно опустила на голову. Все взорвалось. Все взорвалось и разлетелось цветным огненным вихрем — и она тоже. Ее не было — и она стала всем.

Она неслась по озеру, и вода испуганно раздавалась перед ней, и она знала, что точно так же при нужде перед ее грудью расступятся громады гор, и ледяная пустота пространства, и вязкая паутина времени. Она знала все. Все, что происходит внутри нее — от циклопических органов до самой мельчайшей клеточки. Все, что происходит снаружи, она тоже знала — видела, и слышала, и ощущала еще десятками неведомых ранее чувств. Она чувствовала шевеление людишек-муравьев, засевших на берегу, в бетонных и кирпичных коробках — они были ей сейчас безразличны. Она могла стереть их одним легким дуновением и в любой момент создать новых. Она уже однажды сотворила таких — жалких восьмипалых козявок, возомнивших себя ее хозяевами — но сейчас ей не нужен никто, никто в целом мире, она сама целый мир. Все подвластно ей — пространства и времена, предметы и сущности. И — она счастлива, впервые за столетия она счастлива.

Она была всем — небом, и озером, и степью, и этими букашками, что засели под горами — и теми, что убивали сейчас друг друга в горах.. И звездами была тоже она.

Она радостно подняла голову, и безоблачная синева стала ближе, и ликующий рев вырвался из ее распахнутой пасти. И задрожало небо, и задрожала земля.

Умерший воскрес.

Спящий проснулся.

Во Вселенную пришел Бог. Бог-Победитель, могучий и яростный. Не стало ничего, кроме Него. Лишь маленькая девочка. Женька Кремер. Нельзя бороться с Богом. Но она попыталась.

Рубка озарялась пляской разноцветных огней. Что-то где-то внутри Верблюда лопалось с хрустальным звоном, что-то возникало — неслышно. Верблюд становился другим.

Сжавшаяся на полу рубки фигурка не видела, не слышала, не замечала ничего. Она боролась — тем малым, что осталось от нее. От Женьки Кремер. Руки медленно, миллиметр за миллиметром, ползли к закрывшему голову до самых плеч шлему. И доползли.