Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке

На наш аэродром стали садиться разные самолеты, потерявшие свои части. Подвергся бомбардировке и Смоленск. Город горел. Оставаться далее на аэродроме, на который уже налетали бомбардировщики противника, было нецелесообразно. Штаб корпуса находился еще в городе. Поехал туда. В центре города горел универмаг, под часами которого обычно назначались свидания. По улицам брели толпы людей в сторону Москвы. Женщины и дети несли на себе, везли на тележках, а то и в детских колясках разный домашний скарб. Ошеломляющее впечатление от внезапно нагрянувшей войны и бомбежки, от полыхавших тут и там пожаров, лежащих на улицах убитых и раненых было столь велико, что вещи, которые многие захватили с собой, часто были просто случайными. Какая-то женщина, ведя за руку девочку, несла подушку. Больше у нее ничего не было. За ней шел старик, толкая тележку, на которой пронзительно визжал маленький поросенок. Шла женщина с корытом, видимо и сама не зная, для чего оно ей нужно. Словом, брали первое подвернувшееся под руку, торопясь, чтобы не попасть в лапы немцев…

3 июля, на двенадцатый день войны, я получил неожиданно распоряжение немедленно прибыть в Москву.

Центральный аэродром, на котором сел наш самолет, был замаскирован под поле, где женщины убирают урожай.

В штабе ВВС меня принял Н. А. Булганин, назначенный членом Военного совета ВВС. Я доложил о проделанной боевой работе нашего полка и по задаваемым вопросам понял, что этот человек пока что мало разбирается в вопросах боевого применения авиации. Поговорив со мной, он сказал, чтобы я никуда не отлучался.

Через некоторое время я оказался в Кремле, в уже знакомом кабинете. Народу было много, но я мало кого знал. Многие из присутствующих были небриты, их лица, воспаленные глаза говорили о том, что они уже давно не высыпаются. Оглядевшись, кроме уже знакомых мне лиц узнал, по портретам, Н. А. Вознесенского. С удивлением увидел, что В. М. Молотов одет в полувоенную форму защитного цвета (это единственное известное мне упоминание о Молотове в военной форме, кроме кинокадров торжественного заседания 6 ноября 1941 г. на станции метро «Маяковская». – А. О.), которая ему совсем не шла.

Среди присутствующих резко выделялся Сталин: тот же спокойный вид, та же трубка, те же неторопливые движения, которые запомнились еще с первых моих посещений Кремля до войны, та же одежда.

– Ну, как у вас дела? – спросил Сталин, здороваясь.

Я кратко доложил обстановку и что за это время сделал полк.

– Вот что, – сказал Сталин, – мы плохо ориентированы о положении дел на фронте. Не знаем даже точно, где наши войска и их штабы, не знаем, где враг. У вас наиболее опытный летный состав. Нам нужны правдивые данные. Займитесь разведкой. Это будет ваша главная задача. Все, что узнаете, немедленно передайте нам. Что вам для этого нужно?

– Прикрытие, товарищ Сталин, – ответил я.

– Что мы можем дать? – спросил Сталин Булганина.

– Немного истребителей, – ответил Булганин.

Сталин пошел по дорожке, о чем-то думая. Вернувшись и подойдя ко мне, он сказал:

– На многое не рассчитывайте. Чем можем – поможем. Рассчитывайте больше на свои силы и возможности. Видите, что творится!

Сталин опять заходил. Снова подойдя ко мне, он вдруг сказал:

– Мы дали указание арестовать Павлова.

– Голос его был тверд и решителен, но в нем не слышалось ни нотки возмущения, ни тени негодования…

Передо мной, как наяву, возник служебный кабинет в Минске и бритоголовый, с массивной фигурой человек, вызывающий по телефону Сталина, чтобы взять в свое подчинение наш полк, убеждающий его не верить сведениям о сосредоточении немцев на исходных рубежах у наших границ, не поддаваться на «провокации» (скорее Сталин убеждал Павлова в этом. Почему в книге это было дано «с точностью до наоборот» – неизвестно, вероятней всего, на этом настоял цензор. – А. О.). Разговор этот, как помнит читатель, происходил в моем присутствии, и, видимо, Сталин, обладая отличной памятью и уверенный в том, что я все пойму, объявил мне об этом решении Государственного Комитета Обороны (или Голованов не только все понял, но и очень хорошо запомнил понятое. – А. О.).

Больше о Павлове не было произнесено ни слова…

[31, c. 41–45]