Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке

Я коренной москвич, родился в 1919 г., в 1939 г. окончил среднюю школу и в том же году поступил в МВТУ. Однако в конце октября был призван на действительную службу. После обучения на минометчика в запасном полку успел в течение месяца поучаствовать в Финской войне. В июне 1940 г. в составе 222-го полка 49-й стрелковой дивизии вошел в Эстонию, где мы жили в лесу возле города Выру в палатках, сложенных из солдатских плащ-накидок. В конце июля наша дивизия была переброшена в Западную Белоруссию и вошла в непосредственное подчинение 4-й армии Западного Особого военного округ. Наш полк расположился на станции Черемха, командиры квартировались в частных домах одноименного поселка, а красноармейцы жили в больших землянках на 50 человек, которые были до нас вырыты в лесу (полутораметровой глубины котлован, одно бревно и двухскатная крыша; печка; слева и справа одинарные нары, на них матрацы и одеяла; перед нарами полка для обмундирования; по земляному полу бегали крысы). Я был замполитрука минометной роты (четыре треугольника на петлицах, как у старшины). Как было положено в то время, раз в неделю у нас проводились политзанятия: «большевики-меньшевики, бухаринцы-троцкисты, коллективизация-индустриализация» и так далее.

И вот самая большая для меня предвоенная загадка: неожиданно в первых числах июня собрали в зале клуба дивизии в городке Высоком весь политсостав дивизии, в том числе всех, кто проводит политзанятия, и начальник политотдела дивизии поставил задачу: отменить все занятия и провести четыре занятия по теме «О Германии», материал по которой был роздан нам в виде отпечатанных на гектографе нескольких десятков листов бумаги каждому. Интересно, что материал был написан от руки, а уже потом размножен.

Германия от нас – вот она, в тридцати километрах (станция Черемха сейчас на территории Польши). Так вот, в этом политотдельском материале все было сугубо мирным: там излагалось, что такое Германия, какая там природа, какие дороги, какое там население, как живут, какое водоснабжение и т. д. Никаких вопросов по военным аспектам в этом материале не было.

Когда занятия эти начались, бойцы, естественно, стали задавать мне вопросы: «Товарищ замполитрука, так мы что, воевать туда пойдем?» В материалах, которые нам раздали в политотделе, про это ничего не было сказано. Значит, сам соображай! Вот и соображали: «Нет, конечно, мы дружим, у нас же договор о дружбе… Но если вдруг… В условиях сложнейшей международной обстановки» и т. п.

Я в своей минометной роте успел до начала войны провести только два таких занятия по Германии. Мы тогда всё это делали, не понимая, для чего это надо. Ведь даже намека на войну не было. Правда, выдали нам в первых числах июня новые противогазы (в отличие от обычных их маска уши закрывала) и

личные медальоны – черные круглые пластмассовые пенальчики, в которые вкладывались два листка пергаментной бумаги с лично заполненными данными владельца, включая домашний адрес (я еще помог нескольким бойцам-узбекам заполнить их). В июне нам улучшили обувь: ботинки с обмотками заменили сапогами, рядовым – кирзовыми, сержантам – яловыми. Правда, тем, кто демобилизовался (в моей минометной роте в начале июня демобилизовалось 4–5 человек), стали в отличие от прежних лет выдавать никуда не годное обмундирование, так как в демобилизационных аттестатах было указание дома сдать военную форму в райвоенкоматы.

Еще одна интересная деталь тех дней. За неделю до войны появились слухи о готовящихся больших учениях.

Сегодня я один из немногих, кто все это видел, кто уцелел в войну и может об этом рассказать, но сегодня, даже еще больше, чем тогда, меня мучит вопрос: ведь в те последние предвоенные дни наше начальство больше всего боялось провокации, способной испортить отношения с Германией или даже столкнуть наши части. А ведь перед самой войной во всех приграничных округах на Западной границе советские солдаты в открытую изучали Германию, почему же никто не опасался, что это может быть воспринято немцами как подготовка Красной Армии к войне с ними?

Четкий ответ на этот вопрос дает гипотеза, изложенная в книге «Великая тайна»: нам тогда было приказано изучать Германию не как будущего врага, а как будущего союзника, через территорию которого нашим войскам придется ехать. И, скорее всего, немцы об этом были информированы советской стороной.

Теперь насчет перешивки железнодорожной колеи. Железная дорога проходила в 500 метрах от расположения нашего полка, и я с полной уверенностью могу сказать, что у нас никаких работ по переводу ее на европейскую ширину до начала войны не проводилось. Но этого и не надо было делать, потому что два полка нашей дивизии, 15-й и 212-й, находились в 10 км от границы, и если готовилась переброска войск через Германию, то, скорее всего, вариант переброски нашей дивизии к Северному морю был таким: своим ходом до границы, там (возле ст. Семятичи. – А. О.

) – переход границы в специально организованном проходе (далее своим ходом еще 10 км до ближайшей железнодорожной станции Дрогичин. – А. О.) и погрузка в составы уже на узкой колее.

От нашего же полка, начиная с весны, один батальон постоянно выделяли на строительство укреплений, главным образом ДОТов. Основу такого ДОТа составляли два деревянных сруба, между ними заливался цементный раствор с камнями, сверху – два наката бревен и опять бетон. Должен отметить, что было два варианта работ по строительству укреплений. Первый – у самой границы на виду у немцев, там работали красноармейцы, командовали сержанты, а командиры даже не присутствовали. Там работали скорей для виду с весьма частыми перекурами. Второй – в глубине нашей территории, где шла непрерывная интенсивная работа почти без перекуров, работали на равных красноармейцы и сержанты, а руководили командиры. За пять дней до начала войны на границу для строительства укреплений ушел очередной батальон нашего полка (1-й), почему-то в полном боевом виде: с пушками-сорокапятками, минометами и станковыми пулеметами (до этого уходившие на строительство укреплений имели при себе только личное оружие без патронов: бойцы – самозарядные винтовки и автоматы ППД, командиры – пистолеты и наганы). На этот же раз бойцы в подсумках и дисках имели боевые патроны. Тогда это объяснялось предстоящими учениями, а в свете новой гипотезы – может быть, они уже готовились перейти границу и грузиться в поезда на узкой колее.

Тем более что ушедших я больше никогда не видел, впрочем как и всех других служивших в нашем полку. Да и вся наша 49-я стрелковая дивизия погибла (почему-то пишут, что в июле 1941 г.), никогда за всю свою долгую жизнь, в том числе на встречах ветеранов в День Победы 9 мая у Большого театра и в ЦПКиО им. Горького, я не встретил ни одного человека, служившего в 49-й сд. Я сам остался жив лишь по случайности – в первый день войны начальник политотдела отправил меня формировать, отправлять и сопровождать в эвакуацию эшелон с семьями командиров.

А вот еще несколько загадок первого дня войны.

Проснулись мы от непрерывной стрельбы 76-миллиметровых зенитных орудий. Где они находились – неизвестно. Немецкие самолеты начали бомбежку в 4–4.30 утра, но бомбили не наш полк, а рядом, очевидно аэродромы и склады. Некоторые варианты бомбежки в тот день были довольно специфичны. Так, например, c интервалом в 20–30 минут неоднократно появлялся самолет на малой высоте и в одном и том же месте напротив расположения нашего полка, примерно в одном километре от железной дороги, сбрасывал одну мощную бомбу. Это повторялось регулярно в течение полутора часов, и наконец в 7 часов над этим местом взметнулось до небес (метров на 200) огромное яркое пламя без дыма. Удивительно, но почему-то в это время зенитки молчали (вообще, в этот день прошел слух, что там, где в первые часы войны зенитки стреляли по пролетающим немецким самолетам, появлялись особисты и расстреливали командиров батарей, без приказа сверху открывших огонь).

Оказалось, что в этом месте находился огромный склад горючего (каких, по воспоминаниям генерала Сандалова, во всем нашем округе было четыре), очевидно, он имел мощное железобетонное перекрытие, которое с трудом удалось пробить. Тогда все это было недоступно человеческому пониманию…

Пытались потушить огонь, но куда там! Командиры нашего полка жили на постое в деревне, пока за ними сбегали, пока построились, было уже около 9.00. Приказали получить на полковом складе патроны, я получал на оставшихся в лагере от нашего батальона больных бойцов, так каптенармус не давал, требовал расписок. Я что-то накалякал и получил-таки. Когда шел назад, встретился знакомый грузин из полкового оркестра (он там ударял в литавры), который вез тележку с патронами и гранатами и сказал: «Дорогой! Бери сколько надо!»

Я уже говорил, что наш полк жил в землянках, но с началом лета считалось, что мы находимся в летних лагерях, поэтому распорядок дня строился по сигналам трубы: «подъем», «обед», «отбой». Так вот, в первый день войны, когда мы построились и два батальона были готовы к уходу в сторону границы, вдруг раздался сигнал «тревога» в исполнении все той же трубы. Бойцы в строю смущенно улыбались.

Еще одна загадка. 22 июня, когда я по команде командира полка готовил к эвакуации семьи комсостава полка, в 10 часов подали состав, состоявший из теплушек и открытых платформ. На станции Черемха 22 июня одновременно формировалось несколько составов для эвакуации. Я никак не мог понять, откуда на маленькой станции вдруг оказалось так много вагонов и платформ. Прочтя книгу «Великая тайна», я понял, что вагоны эти могли быть подогнаны к границе (участок Семятичи – Черемха) для погрузки в них немецких войск, которые вместо нападения на нашу страну должны были перейти границу своим ходом и грузиться в эшелоны для переброски через СССР на Ближний Восток (нашему эшелону с членами семей все же удалось проскочить Минск и доехать до ст. Нижний Ломов Пензенской области)…

Еще одно яркое и странное впечатление того дня. Перед самой подачей состава над советской территорией примерно в 10–15 км от границы на недосягаемой высоте вдоль границы медленно проплыл на север огромный четырехмоторный самолет, сопровождаемый истребителями…

Невероятные факты, но все это было в тот роковой день 22 июня 1941 года! Это к нему можно отнести слова Наума Коржавина:

И стало ничего не видноВсем, даже главным на Руси,И стало глупым быть не стыдно:Понял – сполняй! А нет – спроси.

К сожалению, спрашивать было не у кого. Каждый должен был решать сам.