Великие неудачники. Все напасти и промахи кумиров

И в полной гармонии с тем, что об этом говорил сам Ильф: «Я родился в бедной еврейской семье и учился на медные деньги». За те же деньги Илья Ильф, от рождения Файнзильберг, в 1913 году получил из рук инспектора школы Шпанер-Шпаниона свидетельство о присвоении звания подмастерья.

В октябре 1919 года он был «высоким, в длинном пальто, фасон которого назывался „комод“. Об этом этапе своей жизни в Одессе он говорил: „Я хочу спать, хочу читать книжки, а они топают у меня над ушами, не дают спать. Понимаете, топают!“ Это топали вооруженные банды всевозможной политической и уголовной ориентации. Они врывались на Софиевскую улицу и с топотом и стрельбой проносились мимо большого углового дома, где в неуютной квартире жил будущий писатель.

В 1920 году он познакомился со своей будущей женой Марусей Тарасенко. Маруся была маленькой красивой девушкой, она увлекалась живописью в «Коллективе художниц». «Мы голодали, – вспоминал друг Ильфа, – но были веселы, пьянели от любой еды, но еще более от стихов, от репродукций картин, от хорошей книги, от предчувствия близкой любви».

С 1923 года Ильф в Москве. В легендарном «Гудке». Первая его литературная должность – литправщик. Он превращал длинные, безграмотные, занудливые письма читателей в остроумные заметки. В «нечто вроде прозаической эпиграммы размером не более десяти-пятнадцати строчек в две колонки», – как написал Валентин Катаев.

Маруся Тарасенко тогда еще жила в Одессе. Из Одессы Маруся писала Ильфу: «Если вы захотите, напишите мне опять в старый и мрачный Вознесенский переулок». Он отвечал ей в этот переулок:

«Дорогой, добрый мой детеныш, девочка, я посылаю тебе мою морду. Она вышла, как видно, такой, как на самом деле, то есть ужасной. Губы, как калоши, и уши, как отлив. Милый, дорогой, за что ты меня любишь? Я тебя люблю за то, что ты красивая и маленькая. А ты за что?

…Маруся, мне надо работать, и я не могу. Нет, я не желаю. Я хочу писать тебе. Маруся, моя девочка. Я валяюсь в постели и читаю твои письма… Пойти разве на Чистые пруды. Нет, не стоит. Там летает белый пух, оборванный ветром с тополей. Это напоминает зиму. Ночь и пожар в вагоне. И леса, кварталами сдающиеся в плен. Это не стоит. От этого будет любовь и желание увидеть Марусю в фиолетовом платье с короткими рукавами».

Вступив «в законный брак», они жили в «пенале». В том, что находился в Общежитии имени монаха Бертольда Шварца, описанном весело и подробно в «Двенадцати стульях». Покинув «пенал», ютились в тесной комнатке в «страшной квартире» (как называл ее Евгений Петров) на Большой Лубянке, в Сретенском переулке, где «по ночам ходили крысы».

В 1927 году Ильф и Петров начали «в четыре руки» писать «Двенадцать стульев», придумав второстепенный персонаж, которого звали Остап Бендер. К концу романа, по признанию соавторов, Остап настолько ожил, что нагло лез в следующую главу. Когда роман вышел в свет, критика не менее нагло информировала читателей, что роман «не восходит на высоты сатиры». На самом деле все было наоборот. Читатели, по выражению О. Мандельштама, «буквально захлебываются книгой молодых авторов», и поэт называет эту книгу «брызжущим весельем памфлетом». Роман немедленно переводится на французский и другие европейские языки.

В 1929 году Ильфы переехали в Соймоновский проезд, в дом, что стоит против храма Христа Спасителя. Из окна Ильф сфотографировал взрыв, завершивший в 1931 году существование архитектурного шедевра, возведенного по распоряжению императора Александра Второго. У некоторых исследователей жизни и мыслей писателя есть даже такое подозрение, что вроде об этом событии Ильф в своей записной книжке записал короткое: «Садик самоубийц».

В октябре 1933 года отряд кораблей Черно – морского флота вышел в заграничное плавание – Стамбул, Афины, Неаполь. С писателями, художниками и фотографами на борту.

«Жить на корабле хорошо. Я живу на большом крейсере. Это „Красный Кавказ“. В общем, живу, как в американском фильме из жизни адмиральского сына, влюбленного в дочь капитана соседнего парохода.

Афины очаровательны, это сверх-Петербург, ослепительно освещенный солнцем. Это город Гоголя и Александра Иванова… В общем, мир довольно красив, и мне печально, что я заметил это так поздно.

Парфенон – вот что поразило меня чрезвычайно».

И в том же году:

«Ну, вот я и в Париже! Вот мы и прилетели, как сказал Амундсен на Северном полюсе. Здесь, конечно, красивее и светлее, чем на полюсе. Вчера мы совершили громадную прогулку от Люксембургского сада через Пантеон, Нотр Дам, плас Конкорд и Елисейские Поля к Триумфальной арке и могиле Неизвестного солдата. Было на что вылупить глаза. Я вылупил, конечно».