Великий Бисмарк. Железом и кровью

Вполне очевидно, что он собирался предотвратить невыгодное для Берлина развитие событий. Герцогства под скипетром датского монарха были ему намного приятнее, чем отдельное враждебное государство на северных границах страны. Кроме того, следовало предотвратить рост влияния Германского союза и формирование фронта великих держав против Пруссии. Это была программа-минимум. Однако сложившаяся ситуация давала шанс расширить влияние в Германии – в том случае, если бы датская корона оказалась слишком упорной в нарушении Лондонского протокола, можно было попытаться прибрать герцогства к рукам. В мае 1864 года он писал одному из своих друзей: «Чтобы пролить свет на сложившуюся ситуацию, замечу, что прусская аннексия герцогств не является для меня высшей и неотложной задачей, а лишь наиболее приятным результатом, если получится достичь его, не рискуя разрывом с Австрией» ^[257]

. В своих воспоминаниях Бисмарк писал более категорично: «С самого начала я неуклонно имел в виду аннексию, не теряя из виду и других возможностей» ^[258]

. Лотар Галл в своей биографии «железного канцлера» говорит о его действиях так: «Политика Бисмарка в шлезвиг-гольштейнском вопросе представляется образцовым примером совершенно неортодоксальной, определяемой обстоятельствами и меняющимися факторами, короче говоря, прагматичной политики» ^[259]

. Еще одно важное соображение – каким бы ни был внешнеполитический итог, его следовало постараться использовать таким образом, чтобы изменить в свою пользу соотношение сил во внутреннем конфликте.

Однако на первых порах прусский министр-президент вновь оказался в изоляции – и в стране, и в правящей элите. «Никогда позднее не был Бисмарк так одинок, его влияние и число друзей так мало, со всех сторон его окружали недоверие и вражда намного более могущественных особ, а его опыт руководящего государственного деятеля оставлял желать лучшего. Какое тонкое чутье, позволявшее ему в ситуации, порой менявшейся каждый час, немедленно отступать, как только сопротивление становилось слишком сильным, и двигаться вперед, как только оно слабело! Каждый шаг мог привести его в одну из многочисленных ловушек; он избежал их всех» ^[260]

. В этих строках, принадлежащих биографу Бисмарка В. Рихтеру, содержится известное преувеличение, однако трудно отрицать тот факт, что шлезвиг-гольштейнский кризис действительно потребовал от главы правительства мастерства и везения канатоходца.

На заседании государственного совета в ноябре 1863 года он выступил резко против признания прав Аугустенбурга на престол. Кронпринц с юности дружил с молодым герцогом, король также симпатизировал Фридриху, и с ними обоими Бисмарку пришлось вступить в спор. Министр-президент позволил себе высказываться так резко, что монарх приказал вычеркнуть его выступление из протокола заседания. «Разве Вы не немец?» – риторически спрашивал Вильгельм главу своего правительства ^[261]. Но Бисмарк стоял на своем: если Пруссия сейчас даст увлечь себя общественному мнению, как это случилось в 1848 году, то ее ждет такое же дипломатическое поражение под давлением великих держав.

Позиция Бисмарка шокировала многих – еще недавно заигрывавший с национальным движением, он, казалось, полностью вернулся к защите существующего порядка и монархической солидарности. С особенно приятным удивлением за этим наблюдали в Вене, где далеко не сразу распознали суть замыслов прусского министра-президента, который, казалось, из опасного противника в одночасье превратился в союзника. И там, и в столицах других великих держав Европы эту метаморфозу в конечном счете приписали тому печальному опыту, который Бисмарк приобрел во внутренней политике за год своей деятельности во главе правительства. Но это было серьезное заблуждение.