Великий Яковлев. «Цель жизни» гениального авиаконструктора

– Завод тут был и до революции. Владели им, по-моему, австрийцы на паях с русскими предпринимателями. Они и построили поселок вокруг завода. Дома на одну-две семьи занимали мастера, служащие и наиболее квалифицированные рабочие. У нас были четыре комнаты и большая кухня. Были в квартире большой чулан, подпол, сарай и соток десять участок близ дома для разведения сада или огорода. Для рабочих, нанимаемых из деревень, существовал барак. Отсюда, наверное, это немецкое слово перекочевало в современный язык, но тогда оно означало совсем не то, что мы сейчас подразумеваем под ним. Это было красного кирпича четырехэтажное здание с потолками в три метра высотой, с водопроводом, с теплым туалетом. Вы видели сегодня этот барак – в нем заводоуправление располагается. У моего отца было шестеро детей, так что мать наша, разумеется, не работала. Но зарплаты отца вполне хватало на содержание семьи. Карточек не было.

– Прямо сказки Шахерезады вы рассказываете, – сказал раздосадованный Яковлев. – Давайте спать.

И ушел в свою комнату.

Утром замнаркома устроил руководству настоящий разнос. Он сказал и про закопченные стекла цехов и про отвалы стружки, и про осклизлую кашу в столовой, и про грязь в туалете.

– Вы знаете историю своего завода? – гремел Яковлев. – Здесь до революции металл высшего качества выпускали и лишь потому, что на работу люди с грязными руками не допускались, и что во всех домах поселка работала канализация! А вы заросли грязью, по поселку пройти нельзя от запаха выгребных ям, и удивляетесь, что на вашем производстве технологический брак идет. По возвращении в Москву я подготовлю приказ за подписью наркома о вынесении строгого выговора и директору, и главному инженеру, и главному металлургу, и главному технологу. С тем, чтобы вы навели здесь порядок, а не слали письма в наркомат, чтобы дяди из Москвы разводили вас. Срок для наведения порядка одна неделя. Не наведете – пойдете на фронт. Но не обшивку менять на крыльях, а в окопы.

На обратном пути в Москву Яковлев угрюмо молчал и только на подъезде к городу вдруг спросил у своего шофера Михаила Сущинского:

– Сколько хлеба на продовольственную карточку ты получаешь?

Шофер удивился так, что даже несколько сбавил ход.

– У меня рабочая карточка. Шестьсот грамм. Жена по служащим проходит, у нее триста грамм.

– А что еще дают по карточкам?

– Да вроде бы все должны давать, но остальные продукты, когда есть, а когда нет. А если в тот день не получишь, назавтра – все, сгорели карточки. Беда с ними, с карточками. Хотите, я вам хохму расскажу про карточки?

– Ты что еврей, Миша? Хохму говоришь?

– А сейчас все так говорят. Так вот слушайте.

Приходит один старикан в магазин, получил хлеб и сует продавщице еще какие-то карточки и говорит:

– Девушка, моя жена сказала, что у меня сохранились яйца (это он имел в виду, что сохранился талон на получение яиц).

– Дед, твоя жена ошиблась. У тебя давно яйца оторваны (она имела в виду, что талон давно оторван).

– Что вы мне говорите, моя жена не могла ошибиться! Она сегодня смотрела.

– Не знаю, где и что она смотрела, но яиц у тебя, старый, нет.

– Посмотрите получше, милая! Я хорошо помню, что они у меня есть!

Продавщица сердито вертит затрепанные листки разграфленной бумаги и извиняющимся тоном говорит:

– Все в порядке, дедуля, яйца у тебя действительно, есть, но они подвернулись. Счастливый, значит, получишь яичный порошок!

Яковлев без улыбки выслушал эту историю и сердито проворчал:

– Держи язык за зубами, хохмач, а то и у тебя яйца подвернутся.

«Было три категории карточек: в начале войны по рабочим карточкам выдавалось 500 граммов хлеба в день. По карточкам для служащих – 300 граммов, а по иждивенческим – еще меньше. К концу войны все сотрудники ЦАГИ, за исключением рабочих, получали «служащие карточки», но затем инженерно-технические работники (ИТР) были приравнены по снабжению к рабочим. Когда начал действовать «ленд-лиз» (военно-экономическая и продовольственная помощь Америки), норма выдачи хлеба была увеличена.