Великий перелом

Санкции же как инструмент экономического прессинга выглядели в такой конфигурации совершенно лишенными смысла. В первую очередь из-за самодостаточности СССР и Германии в промышленном, сырьевом и продовольственном смысле. Более того, такое экономическое давление выглядело крайне опасным еще и тем, что теснее сближало бы эти две страны, укрепляя их союз.

Альтернативным решением постараться вернуть инструмент влияния, неплохо работавший при царе. А именно зайти крупным бизнесом в Россию и сформировать внешнеполитические лобби. Тем более, что к такому сценарию подталкивали обстоятельства.

Понятно – коммунисты не «плюшевое» окружение Николая 2. И условия их «концессий» сильно отличались от каких-нибудь китайских или латиноамериканских. ОЧЕНЬ сильно. Но, по сути, иных вариантов ситуация не оставляла, вынуждая выбирать из двух зол. Причем, для реализации второго варианта требовалось выполнить запросы Фрунзе, которые, по существу, являлись обычным ультиматумом, озвученным в завуалированной форме.

– Сопляки, – смешливо фыркнул Михаил Васильевич, узнав о том, что договор о намерениях подписан.

– Отчего же? – удивился граф Игнатьев.

– Они боятся войны.

– Любой нормальный человек ее боится.

– Война – лишь инструмент политики. Увы. И как в свое время заметил Макиавелли – войну можно отстрочить только к выгоде своего противника. Сейчас мы ОЧЕНЬ слабы. И они могут достаточно легко нас победить. Но что будет через год? А через пять лет? Вот я и говорю – сопляки.

– Они устали от войны. Их можно понять.

– Нет, нельзя.

– Вы упомянули Макиавелли… – осторожно спросил Игнатьев. – Обычно его не цитируют в позитивном ключе. Слишком уж он вульгарен и циничен.

– Все так. Обычно его ругают. – усмехнулся Фрунзе. – Но не я. Зачем врать или пытаться казаться кем-то иным? Мировые правительства дерутся друг с другом за каждую кость как бешеные дворовые собаки. Иногда это облекается во что-то красивое и изящное, вроде дипломатии. Но суть от этого не меняется. Да, Макиавелли нельзя называть истиной в последней инстанции, но он явно понимал, о чем пишет.

– А Маркс?

– Он был теоретиком… слишком далеким от практики… – осторожно ответил Фрунзе. – Из-за чего допустил ряд серьезных ошибок. Например, социалистическая революция удалась в стране, в которой он считал ее невозможной. А в Англии, где он видел ее шансы самыми большими, нет не только революционной ситуации, но и даже минимальных перспектив для ее успеха. Впрочем, я не расположен сегодня беседовать на теоретические темы…

– Понимаю, – улыбнулся Игнатьев.

С таким видом, что Михаил Васильевич отчетливо понял – эти все беседы, что граф и не только он, регулярно с ним заводили последнее время были своего рода – прощупыванием почвы. Попыткой понять – что ожидать от него в его новой роли.

Все дело в том, что Иосиф Виссарионович тяжело захворал. Сказало облучение. И его 20 сентября отправили на юг. Вялотекущая простуда прогрессировала к тому времени вот уже две недели и никак не реагировала на лечение. Организм просто отказывался сопротивляться. И что с этим делать врачи попросту не понимали. Кто-то даже предлагал вывезти Сталина в Италию. Но дальше разговоров дело не дошло, так сам Иосиф Виссарионович не пожелал туда ехать.

Работать, разумеется, он в таком состоянии практически не мог. А отъезд из Москвы привел к утрате непосредственного контроля за сторонниками. И они теперь «растерянно озирались», потеряв своего вождя.

Троцкий этим обстоятельством пытался воспользоваться, но за ним не было никакого реальности власти. Ни должностей, ни людей на ключевых постах, ни лояльных силовиков. Особенно после серии арестов, связанных с заговором Тухачевского. Поэтому, несмотря на все свои усилия, его воспринимали только как опасного болтуна. Не более. Доходило даже до того, что в ЦК пошли разговоры о ненужности Льва Давидовича в Политбюро.

Таким образом сложилась ситуация, при которой Фрунзе оказался безусловным лидером Политбюро. Причем лидером достаточно удобным и с большим багажом крупных успехов, начиная с того, что именно он был главным «маршалом победы» Гражданской войны. Да и его разговоры о «снижении ставок» в политической борьбе позволяли многим заигравшимся партийцам чувствовать себя спокойнее. Так что теперь уже все, даже самые скептически настроенные люди, ждали – когда же он совершит свой «переворот 18 брюмера».

Но нарком не спешил.

Строго говоря Михаил Васильевич вообще не желал становиться диктатором. Этот путь выглядел слишком опасным. Хотя, конечно, как сложатся обстоятельства – не ясно. И пока обстоятельства складывались самым что ни на есть благоприятным образом. Даже, наверное, слишком благоприятным, что несколько его пугало…

Росту популярности наркома в широких слоях общества поспособствовали три фактора. Реализованные не совсем им, но с ним ассоциирующихся у простых обывателей.