Великий раскол

– Здравствуй, Аввакум! – сказал вошедший. – Здравствуй, матушка боярыня Федосья Прокопьевна! Здравствуй, мать Меланья!

Все отвечали поклонами на приветствие пришедшего, который был не кто иной, как Артамон Сергеевич Матвеев, входивший в то время в силу и известный своим пристрастием ко всему новому и иноземному.

– Я к тебе от великого государя, – обратился Матвеев к Аввакуму. – Великий государь указал сказать тебе, Аввакум, что ноне у нас на Москве Вселенские патриархи: святители-де прибыли к нам ради Никонова неистовства и установления церкви – и ты бы-де, Аввакум, соединился со святителями во всем.

– Не соединюсь я с ними ни в чем! – резко отвечал фанатик. – Ни в перстном сложении, ни в азе. Умру, а не соединюсь с отступниками.

– Да какие же они отступники? В чем и от кого отступились? – спросил Матвеев.

– Ах, Артемон, Артемон! – по обыкновению страстно заговорил фанатик. – Знаю я, тебе все равно, как ни молись: ты и в костел пойдешь, и крыж ляцкой поцелуешь…

– Для чего его не поцеловать? Не его целую, а Христа.

– Добро! Тебе все едино: что святая Библия, что твой «Василиологион», что Евангелие, что «Мусы» эллинские. Ишь напечатал на соблазн людям! А люди оттого гибнут: вон сколько уж замучили наших-то! Али так ко Христу приводят, как вы приводите, – кнутом, да виселицей, да огнем! Чудно мне! Как в познание не хотят прийти: огнем, да кнутом, да виселицей веру утвердить хотят! Где это видано? Токмо у язычников. А апостолы разве так учили? Мой Христос не приказал апостолам так учить, еже бы огнем, да кнутом, да виселицею в веру приводить.

Господь сказал ученикам: «шедше проповедите языком – иже веру иметь и крестится, спасен будет». Видишь? Волею зовет Христос, а не приказал огнем жечь да на виселице вешать. Чудно, право! Ослепли, что ли, все, что ничего не видят. Эки Диоклетианы новые явились, словно мы в Риме при Нероне живем либо в Персиде. Да что много говорить! Значит, так надо у Господа: аще бы не были борцы, не даны были бы венцы. Ну, давайте нам венцы, венчайте нас. Кому охота венчаться мученическим венцом, не почто ходить далеко, в Перейду либо в Рим к Неронам да Диоклетианам: у нас и дома, на Сретенке, свой Рим, свой Вавилон. А! ну-тко, правоверие! стань на Красной площади либо в Кремле, нарцы имя Христово, подыми руку да перекрестися знамением Спасителя нашего двумя персты, яко же прияхом от святых отец, – вот тебе и мученический венец, царство небесное дома родилось – не почто за ним ходить в Перейду к Диоклетиану мучителю. Ишь умники! ученые-ста! Христу палачей в ученики дали, да приставов немилостивых, да стрельцов: учите-де кнутом да тюрьмой! Эх, не глядел бы! Так уж вы и Евангелие перемените, благо крест переменили: «иже-де веру иметь и крестится щепотью – спасен будет, а не крестится никонианскою щепотью – ино того засеку, повешу, изжарю»… Так бы следовало Христу сказать. Эх!.. А я вот неучен человек, гораздо несмыслен, да то знаю, что все, что церкви от святых отец предано есть, свято есть и неприкосновенно: не тронь и аза, а тронешь аз, за ним и все трогать станут: на то люди – люди. И вот я, яко же приях, держу до смерти и аз удержу, хоть меня повесьте. До нас оно положено, так и лежи оно так вечно, во веки веком! А то на – переучивать кнутом стали – эки апостолы! А люди погибают, а кровь неповинная льется, а церкви пустуют, христиане прячутся по вертепам да по пропастям земным, как в оно время, при мучителях римских… Эко времячко, Господи Боже!

Аввакум даже всплеснул руками. Морозова стояла бледная, не опуская глаз со своего учителя и с ужасом иногда взглядывая на Матвеева. Мать Мелания с потупленными глазами и с наклоненною головою, казалось, застыла от страху. И Матвеев стоял изумленный, будучи не в силах остановить страстной речи фанатика.

– Так что ж мне доложить великому государю? – удалось ему наконец вставить свое слово. – Соединишься с Вселенскими патриархами?

– Не соединюсь вовеки! – отвечал изувер. – Доложи великому государю, что мы сами за него, батюшку, умолим Господа, и за него, света, и за царицу, и за его царство. А им, грекам, какое до нас и до него дело? Своего царя проторговали туркам и нашего проглотить сюда приволоклися! Так и доложи великому государю: я, протопоп Аввакум, не сведу с высоты небесной рук, дондеже Бог не отдаст нам нашего царя, благочестивейшего и тишайшего Алексея Михайловича всея Русии.

– Напрасно упрямствуешь, – сказал Матвеев.

Аввакум вспылил.

– Упрямствую и буду упрямствовать! Слышишь, я хочу венца! я соскучился об венце! Вот уже сколько лет ищу его, а вы мне не даете. Дайте скорей! Рубите голову, надевайте на нее венец нетленный, а греховное и мерзкое туловище долой! Будет – потаскал я его: хочу один венец носить без туловища… А вы оставайтесь с туловищами да в шапках из звериной шкуры… Так и доложи – ни слова не выкидай, ни аза!

Матвеев безнадежно махнул рукой и вышел, бормоча:

– Пустосвяты!

XIII. «Глаза ангела»

Через день было второе заседание Вселенского собора.