Великий раскол

– Затея!.. Я не возвращаюся на престол… Волен великий государь.

– Никон писал великому государю, что ему не подобает возвратиться на престол, яко псу на свои блевотины! – долбанул тщедушный дьяк Алмаз своим здоровым голосом, подымаясь над кипами бумаг и харатейных свитков.

– Затею говорит дьяк! – огрызнулся подсудимый в сторону Алмаза Иванова. – Не токма меня, и Златоуста изгнали неправедно!

– Эко-ста Златоуст! – послышалось среди бояр. – Не Златоуст, а буеуст!

Никона это окончательно взорвало. Он, казалось, позеленел.

– Ты, царское величество, – грубо обратился он влево, – ты девять лет вразумлял и учил предстоящих тебе в сем сонмище, а они все-таки не умеют ничего сказать. Вели им лучше бросить на меня камни – это они сумеют! А учить их будешь хоть еще девять лет – ничего от них не добьешься!.. Когда на Москве учинился бунт, то и ты, царское величество, сам неправду свидетельствовал, а я, испугавшись, пошел от твоего гнева.

Эти речи и Тишайшего взорвали. Он вспыхнул.

– Непристойные речи, бесчестя меня, говоришь! На меня бунтом никто не прихаживал, а что приходили земские люди, и то не на меня: приходили бить челом мне об обидах.

Голос царя сорвался. Собор превратился в бурю, когда Алексей Михайлович, тяжело дыша, как бы просил защиты у собора. Со всех сторон заревели голоса и застучали посохи.

– Как ты не боишься Бога! Непристойные речи говоришь и великого государя бесчестишь!

– В сруб его, злодея!

– Медвежиной обшить его да псами затравить!

– Вот я его, долгогривого!

Макарий повел по взволнованному собранию своими огромными белками, и крики смолкли.

– Для чего ты клобук черный с херувимами носишь и две панагии? – спросил он подсудимого.

– Ношу черный клобук по примеру греческих патриархов… Херувимов ношу по примеру московских патриархов, которые носили их на белом клобуке… С одною панагиею с патриаршества сшел, а другая – крест – в помощь себе ношу.

Он говорил задыхаясь. Он чувствовал, что для него все кончается, почва уходит из-под ног и потолок и небо рушатся на него. Архиереи что-то разом говорили, но он их не слушал, а махал головою, как бы отмахиваясь от мух.

– Знаешь ли ты, что Александрийский патриарх есть судия вселенной? – снова обратился к нему Макарий.

– Там себе и суди! – с досадою, небрежно отвечал подсудимый; ему, по-видимому, все надоело, он устал, скорей бы лишь все кончилось… – В Александрии и Антиохии ныне нет патриархов: Александрийский живет в Египте, Антиохийский – в Дамаске.

– А когда благословили Вселенские патриархи Иова митрополита Московского на патриаршество, в то время где они жили?

– Я в то время не велик был, – неохотно отвечал подсудимый.

– Слушай правила святые.

– Греческие правила непрямые: печатали их еретики!

– Хотя я и судия вселенной, но буду судить по Номоканону… Подайте Номоканон! – неожиданно сказал Паисий, но так громко, что все посмотрели на него с удивлением.

Макарий взял со стола книгу и высоко поднял ее над головою, как в церкви.

– Вот греческий Номоканон.

Потом, поцеловав ее, передал Паисию, который также поцеловал ее и обратился к собору с вопросом:

– Принимаете ли вы эту книгу яко праведную и нелестную?

– Принимаем! принимаем! – раздались голоса.

– Приложи руку, что наш Номоканон еретический, и скажи именно, какие в нем ереси? – настаивал Макарий.

– Не хочу!

– Подайте российский Номоканон! – продолжал Макарий своим сильным, звучным голосом.

Алмаз Иванов, торопливо шагая, принес требуемую книгу.

– Он неисправно издан при патриархе Иосифе! – огрызнулся Никон, жестом отстраняя книгу.

– Скажи, сколько епископов судят епископа и сколько патриарха? – добивал его Макарий.

– Епископа судят двенадесят епископов, а патриарха вся вселенная!

– Ты один Павла епископа изверг не по правилам.

Тут вступился царь, желая скорее кончить этот томительный спор.

– Веришь ли ты всем Вселенским патриархам? – спросил он кротко. – Они подписались своими руками, что Антиохийский и Александрийский пришли по их согласию в Москву.

Никон сурово посмотрел на бумагу, поданную ему царем, заглянул на подписи.

– Рук их не знаю, – пробурчал он.

– Истинные то руки патриаршеские! – окатил его Макарий своим поглядом, которого Никон не мог выносить.

– Широк ты здесь! – зарычал он. – Как-то ты ответ дашь пред Константинопольским патриархом! Широк-ста!

Опять сорвались голоса со всех сторон: «Как ты Бога не боишься!.. великого государя бесчестишь и Вселенских патриархов и всю истину во лжу ставишь!.. Повесить тебя мало!..»

Развязка близилась.

– Возьмите от него крест! – обратился Макарий к архиереям.

Никон бросился было за крестом, который всегда перед ним носили, схватил за руку ставрофора; но в это время порывисто встало несколько бояр с видом угрозы, и крест очутился в руках Илариона Рязанского. У Никона опустились руки. Снова выступил Макарий.

– Писано бо есть: «по нужде и диавол исповедует истину», а Никон истины не исповедует.

– Аминь! аминь! – послышалось в рядах.

Никон стоял, опустив голову. Голова его тряслась. Для него все кончилось.

– Чего достоин Никон? – раздался среди наставшей тишины голос Паисия.