Великий страх в горах

Все случилось чуть позже, у огня: они ведь все сидели вокруг огня. Они сидели кружком. Рядом с хозяином сидел его племянник, потом Жозеф, дальше Бартелеми. Бартелеми сидел лицом к дальней стене, а стена эта была не такой, как стены в обычных домах, сделанные руками человека из поставленных друг на друга камней: это был горный склон, то есть творение природы, не человеческое творение, но Божье. Это было основание большого горного хребта, основание природной стены из природного камня; на ней видны были большие влажные пятна, блестевшие в свете очага. Была эта стена; напротив стены — освещенное огнем лицо Бартелеми. По лицу скользили тени, потому что огонь то разгорался, то угасал, пламя описывало круги и заставляло двигаться и меняться местами предметы в комнате. Морщинистое лицо, лицо цвета копченой свиной кожи; борода, похожая на пучок сухой травы, в ширину была больше, чем в длину, маленький нос, рот, который никто никогда не видел (но место которого можно было определить по направлению мундштука трубки, воткнутого куда-то под усы). Бартелеми сидел лицом к стене, положив руки на колени и наклонив голову вперед, он сидел между Жозефом и Роменом, справа от которого сидели Клу и мальчишка, а хозяин с племянником сидели слева. Бартелеми сидел лицом к стене, и когда они смотрели на Бартелеми, то видели, как двигается его пышная борода, но он ничего не говорил. Остальные тоже молчали, потому что наступил момент, когда, набив после еды трубку, дают желудку время выполнить свою работу. Снаружи было совсем темно, и может быть, светили звезды, а может, их и не было, кто знает? Стояла тишина. Напрасно они прислушивались — они ничего не могли услышать, потому что все вокруг было так, как в начале мира, прежде еще, чем появились люди; или так, как будет в конце мира, когда людей уберут с лица земли: нигде нет никакого движения и нет никого; только воздух, камень и вода: то, что не чувствует, то, что не думает, то, что не говорит. Они прислушивались и ждали, но ничего не происходило; это была тихая ночь без ветра; послушали еще, но ничего не случилось. И треск огня в хижине, звук передвигаемой ноги, покашливания и плевки — по контрасту — казались им шумом. И тихий голос Бартелеми показался им неожиданно громким: «Да, да», — а потом Бартелеми снова покачал головой и пробормотал себе в бороду: «Да, да», — словно продолжая свой внутренний разговор с самим собою. Мужчины повернулись в его сторону. Тогда он еще раз качнул головой, выставил вперед руки и бороду, а хозяин спросил:

— Ну, что там еще? Вас это все еще беспокоит?

Голос хозяина прозвучал неожиданно, он напугал, но в то же время и успокоил. Он вернул в хижину жизнь. Все зашевелились, переменили позу, задвигали коленями, локтями, руками, нарушив неподвижность своих тел; огонь стал гореть ярче, и пламя снова осветило их, а на земляном полу рядом с предметами бежали их тени, и показалось, что лицо Бартелеми выдвинулось вперед.

Он сказал:

— Я там был.

Его лицо увеличилось, и весь он словно вырос, но вдруг подался назад.

Круг света уменьшился, почти совсем исчез, а тени вернулись в предметы, которые их отбрасывали: осталась только темнота, и голос в темноте:

— Да… Я там был.

Хозяин рассмеялся:

— Ну же, Бартелеми, давайте, вперед; увидите, вам полегчает. Вы ведь давно носитесь с вашей историей.

При этих словах он вытащил из кучи хвороста ветку и бросил ее в огонь, а разговор продолжился, когда толстая сосновая ветка с иголками занялась пламенем, так что Бартелеми снова выдвинулся вперед, и все увидели, что его рот движется все заметнее и все быстрее:

— Вы мне не верите, я ж вижу… Мне все равно, ведь это правда… И потом, я там был, — продолжал он. — Тогда все было, как сейчас, нас было семеро, как теперь, и Шамозон старший был, помните его? Нет, вы не можете его помнить, слишком молоды. А он был мужчина сильный, шести футов ростом, таких теперь не делают…

Бартелеми затянулся своей трубкой, особой трубкой с крышкой в дырочку, и голубые дымки, поднимавшиеся из каждой дырочки, переплетаясь в воздухе, словно нити, соединялись в одну толстую струю:

— Все началось с пустяка, с занозы в пальце…, — сказал Бартелеми. — Он от нее умер.

Бартелеми посмотрел на каждого по очереди, и повторил:

— Он от нее умер…

И еще раз:

— Умер…

Теперь он отодвинулся в тень, подался назад, словно желая сохранить тайну; но все равно продолжил свой рассказ:

— Мы даже не успели спустить его вниз, потому что он весь распух, почернел и распух… Он сгнил прежде, чем умер.

Ему не ответили, нечего было отвечать. Бартелеми продолжал: