Великий тес

На бесславных службах спокойно, безбедно и даже счастливо Иван Похабов прожил в доме Савины четыре года. После десяти лет в чине сына боярского при воеводе Осипе Аничкове к его прежнему казачьему окладу государь милостиво добавил три рубля.

Новый воевода много строил. Он расширил острог до восьми башен, обновил посадскую Богоявленскую церковь, пристроив к ней новый придел. От имени всех енисейских служилых и посадских людей отправил царю за-Ручную челобитную, спрашивая высочайшего согласия построить церковь Михаила Малеина, небесного покровителя царя Михаила.

Монахиням с их многочисленными вкладчицами, работницами, нахлебницами, калеками и старухами воевода помог заложить женскую Христо-Рождественскую обитель. Его наставлениями, а то и понуждением по праздникам и воскресеньям после литургии грешные енисейцы валили и тесали лес в верховьях реки. Плотами сплавляли его к острогу и таскали на сухую возвышенность среди болота, к скиту старца Тимофея. В обители с шестью монахами также ютилось много дряхлых промышленных, служилых и просто калек.

К этому времени от старой стрелецкой сотни в Енисейском остроге остались одна память да полтора десятка старослужащих казаков, которые иногда называли себя стрельцами. Остальные разбрелись по всей Сибири и получали казачье жалованье. Острог обновился ссыльными и присланными. Гарнизон насчитывал уже до трехсот человек, а при самом остроге, как и прежде, нес службу десяток старых и увечных казаков.

Якунька Похабов к шестнадцати годам был зачислен в казачий выбылый оклад. На первую службу он ушел с атаманом Перфильевым в Братский острог, поставленный Николой Радуковским.

Петр Иванович Бекетов с бывшими стрельцами, казаками и прибывшими людьми зимовал на устье Олекмы. В его отряде служили Гаврила и Анисим Михалевы да Емельян Савин — старший сын погибшего Вихорки. Ивашка Струна прибился к Бекетову охочим человеком, ходил с ним в походы и, по слухам, был поверстан в выбылый казачий оклад. Младший сын Савины и Вихорки Савина, Вторка-Петр, на заимке своего дяди, Терентия, пахал землю. Михалевский дом пустел, лишь время от времени наполняясь шумом молодежи, прибывшей со служб или с заимки.

Пелагия все эти годы ходила в послушницах при женском монастыре. Отчего не приняла постриг — никто не знал: то ли из вредности, чтобы не дать повенчаться Ивану с Савиной, то ли по своим грехам.

В начале сентября Иван Похабов получил денежное жалованье, а также рожь, соль, крупы и ссыпал их в ларь михалевского дома. Савине и дочери купил в зиму шубейки и теплые сапоги. Два битых ефимка он зашил в подкладку кафтана, на черный день.

Иван уже собирался на новую службу, когда услышал, что в острог прибыл атаман Перфильев. Бросив дела, он побежал в съезжую избу и столкнулся там с атаманом в такой дорогой шубе из черных лис, что не узнал его лица. Зажмурился, не поверив глазам, помотал бородой, отступил на шаг и только тогда разглядел, что это Перфильев, да не тот.

— Е-е-е! — воскликнул удивленно. — Илейка? Беглый? Ты, что ли?

— Был Илейка, да вышел! — с важностью ответил младший Перфильев. — Нынче атаман Илия! Поликуемся, что ли? — смешливо потянулся к Ивану.

— Это как же ты атаманство набегал? — обнял молодца и снова с восхищением оглядел его Иван. — А Пенда с Ермогеном где? А Иваны, что с тобой бежали?

— Все расскажу! Ничего не утаю. Приходи нынче к братанихе.

Долгие расспросы-переспросы атамана воеводой и подьячим, скрип

перьев, молчаливое ожидание, когда прикусивший язык писец кивнет, чтобы продолжить, слушать все это Похабову быстро надоело, да и некогда было. Его подначальные люди при попе и целовальнике считали мешки с красноярской рожью.

Со своими делами он управился только к вечеру. Отряхнул кафтан, двинулся напрямик к Настене с крестником.

Илейка с красным еще, распаренным лицом, в красной шелковой рубахе сидел под образами. В бороде его поблескивали капли влаги, а из-за уха торчал березовый лист, слипшиеся мокрые волосы были расчесаны на ровный пробор. За столом уже собрались лучшие люди острога: подьячий, поп

Кузьма, бессменный таможенный и кабацкий голова Ермес, сын боярский Никола Радуковский.

Иван торопливо перекрестился, по-свойски плюхнулся на лавку, с маху выпил чарку, поднесенную Настеной, проглотил блин, не заметив ни крепости вина, ни вкуса закуси, и в оба глаза глядел на бывшего своего беглеца.

— Ермоген нынче в острожке, на устье Киренги, намаливает место под город! — помня вопросы сына боярского, степенно отвечал ему Илейка. — С Пантелеем они разошлись. Того в прошлые годы я видел в Якутском остроге. Его и Михейку Стадухина воевода Головин держал в яме, пытал кнутом о земле Погычи, куда они двое будто знали путь, но скрывали. А последний раз встречался я с Пантелеем Демидычем на реке Индигирке, где он промышлял. А ту реку прежде него нашел я и был там первым.