Великий тес

— Бог не оставит! — тихо и настырно буркнул дородный. Другой, тощий, склонил голову в скуфье, как журавль сложил шею дугой. Русая борода свесилась мартовской сосулькой. Порыв ветра с реки шевельнул волосы на плечах.

Похабов опять едва удержался от ругани: за монашеской мягкостью и видимым спокойствием стояли непреодолимое упорство и несокрушимая сила, с которыми не ему, грешному, спорить. Он безнадежно махнул рукой:

— После полудня! Буду отправлять служилых в Осиновское зимовье. Они и перевезут!

Монахи стали молча и благодарственно кланяться. Похабов смутился и добавил, глядя в сторону:

— С ними ясырка и баба. Пелагия-Меченка!

Сказал так и почувствовал, что от его слов оба монаха содрогнулись.

— Нельзя нам с ней в одном струге! — сказал дородный, будто проскрежетал зубами. Борода его ощетинилась, глаза блеснули, как у татя. — Свез бы ты нас сам, христа ради! — пророкотал отдаленным раскатом грома. А постник громко засопел.

Иван Похабов бросил было на духовных разъяренный взгляд, хотел втолковать им, сколько у него неотложных дел, но по лицам монахов понял, что те будут стоять возле крыльца, пока не добьются своего, и молча прошел мимо них в казачью избу.

Федька Меншин, перфильевский десятский, еще потягивался на нарах. Похабов обругал его вместо монахов, велел поторапливаться. Подумал, не отправить ли в Осиновский братьев Фирсовых под началом старшего, Митьки? Посомневавшись, решил, что те ему здесь опора. А среди зимы надо на Селенгу идти за обещанным ясаком.

Вышел, поколотил кулаком в прируб Оськи Горы.

— Чаво? — зевнул за дверью ссыльный казак.

— Быстро с бабой и с пожитками в струг! — не открывая двери, крикнул Похабов.

Пелагия, нечесаная, простоволосая, приоткрыла вход, опасливо зыркнула по сторонам, увидела монахов возле приказной избы, охнула, затворилась.

К полудню он отправнл-таки людей в Оснновское зимовье своим благословением, так как скитники из-за блудных баб отказались служить молебен о благополучном отплытии и упорно стояли возле приказной избы. Уставший уже к полудню, Похабов вернулся с реки.

— Поживите пока в Оськином прирубе! — предложил, оправдываясь занятостью. Те брезгливо замахали руками:

— Там блудом пахнет!

Хрипло, безнадежно вздохнул сын боярский, поманил Митьку Фирсова, стоявшего в карауле:

— Возьми стружок, свозите с братом батюшек за реку! Я за вас в карауле отдохну. Но чтобы к ночи вернулись! — строго взглянул на скитников.

Умными, расторопными выросли сыновья покойного стрелецкого сотника. Ни за чином, ни за жалованьем не гонялись, спин ни перед кем не гнули, — молитвами ли отца с того света, его ли славой на этом, удача их сама догоняла. Дорожил Иван такими казаками, не хотел отпускать от себя. Монахи, поклонившись ему в пояс, повеселели.

К ночи братья пригнали к острогу стружок без них.

— Присмотрели место для скита за горой и захотели остаться, — пришел доложить приказчику Митька. От казака пахло стылой осенней водой и свежей рыбой. — Не тащить же нам их силой? А к ночи ты велел вернуться!

— Правильно! — похвалил братьев сын боярский. — Им — Господь защита!

— Сговорились мы с ними. Если понадобится, они на том берегу дымокур разведут. Увидим, заберем.

— Не на этой, так на другой неделе река встанет! — заворчал Иван. — Без того дел много. Потом больше будет. А тут еще батюшки.

Дымокура не было всю неделю. Заберег на десять шагов покрылся льдом, по черной воде поплыло снежное сало. Похабов стал беспокоиться — живы ли монахи? По опасной реке опять отправил на другой берег Фирсовых с мешком ржи да с шубными кафтанами. Братья благополучно вернулись, сказали, что монахи сделали землянку, питались рыбой и древесной заболонью, за рожь благодарят, а в острог возвращаться не желают: собираются зимовать в скиту, проповедовать Слово Божье среди братов и тунгусов.

С опаской и недовольством приказчик почесал затылок и ничего не сказал: черноризники были не в его власти. Между тем от Курбата Иванова со льдами опять сплыл вестовой. Верхоленский приказчик жаловался: усилилась смута в братской степи и на другом берегу Ангары. Воровские отряды братов и тунгусов появлялись даже на устье Куты, подходили к солеварне, отнятой в государеву казну у Ерофея Хабарова.

Встала река. Малыми отрядами казаки разошлись на промысел мясного припаса. Иные промышляли соболя неподалеку от острога. Вскоре лед окреп. Похабов, как обычно, стал отправлять казаков за ясаком: Федьку Говорина — вниз по Ангаре, Дружинку — вверх по Оке, Фирсовых сыновей — до Осы, к вздорным икирежам, нападавшим на верхоленцев. Острог опустел, и приказчик стал ходить в караулы наравне с казаками.

К Рождеству начали возвращаться разосланные отряды. Федька опять взял ясак сполна. Но где-то в верховьях Чуны он наткнулся на большой отряд красноярцев и едва унес ноги. Дружинка вернулся с жалобами: в отместку за прошлый год красноярцы взяли ясак с двух родов в верховьях Оки.