Великий тес

Позже всех вернулись братья Фирсовы. Они принесли ясак со всех прежних братских родов, присягавших царю. По наказу Похабова ходили с Федькой Меншиным вверх по Осе, звали тамошних братов под государеву РУКУ-

Икирежи жили скопом, большими селениями. Жалованное государево слово слушали с насмешкой, а казаков прогнали. На пути к зимовью их окружили тунгусы и хотели убить. Отгородившись от стрел нартами и лыжами, сидели Фирсовы с Меншиным в осаде с неделю. При вылазке взяли языков, от них узнали, что тунгусы были подкуплены братскими князцами, чтобы перебить казаков.

Федька с Митькой вызвали на переговоры главных сонингов, откупились от них топорами и котлами. С тем и вернулись в зимовье. Все живы.

Федька Меншин с осиновскими людьми сидел за тыном. К счастью, неподалеку зимовали красноярцы. Благодаря им он удерживался на острове.

Ох как нужны были Похабову сыновья сотника Фирсова на Селенге, и сами они рвались за Байкал. Но воевать — не править! Чтобы управлять острогом во времена шаткости ясачных народов да при малом гарнизоне нужна была не только твердая рука, но и умная голова на плечах. В таком деле, кроме как на Митьку Фирсова, положиться Ивану было не на кого.

И пришлось ему оставить сыновей первого енисейского сотника в Братском остроге. Сам же с отрядом стал собираться на Селенгу. После Крещения Господня три десятка служилых нагрузили двухсаженные нарты, накрепко обвязали их ремнями и двинулись по льду к истоку реки.

Мимо красноярского зимовья они прошли не останавливаясь, не вступая с казаками в споры. Дул пронизывающий встречный ветер, мела поземка, то и дело переходя во вьюгу. Иван Похабов налегке шел впереди каравана и, как ни укрывался, как ни прятал лицо от ветра, в Осиновское зимовье заявился с отмороженным носом.

С важностью человека начального он вошел в тесную избенку, где в два яруса ютились восемь служилых, четыре ясырки и баба. Едва переступил порог, Федька Меншин стал жаловаться на тесноту, голод, икирежей, которые грозили осадить зимовье.

— Бояркановы мужики были? — спросил Иван, вполуха слушая жалобы десятского. Пелагия, забившись в угол, не сводила испуганных глаз с его красного распухшего носа.

— Были! — поперхнулся Федька. — Ясак привезли добром!

— Это уже хорошо! — оглядел избу сын боярский, прикидывая, как в ней разместить еще тридцать человек. — В аманатской есть кто? — Простуженно кашлянул в озябший кулак.

— Сломали аманатскую на днях! — смущенно признался Федька и бросил укоризненный взгляд на Пелагию. — Еще не наладили. Не ждали вас так скоро!

— Придется между тыном и избой устроить балаган с вытяжной дырой да забросать его снегом! — распорядился Похабов. Присел возле очага. Протянул руки к огню, спросил мимоходом: — А что аманатскую сломали? Дров не хватило?

Зимовье набивалось прибывшими людьми. За тыном уже дымил костер. Зимовейщики как-то странно примолкли после вопроса сына боярского. Он хмыкнул обмороженным носом и уставился на десятского.

— Да Оська Гора буйствовал! — неохотно буркнул тот. — Скрутили, на цепь посадили, а он аманатскую избу в щепки разнес.

— А чего это ты? — удивленно взглянул на дюжего казака Похабов. — Вина у вас много или табаком опился?

Оська покраснел, потупил невинные глаза, зашмыгал носом:

— Так обижали! — пробасил слезным голосом.

Иван перевел строгий взгляд на десятского.

— Да Пелашку кто-то погладил, он и взбесился! — заерзал тот на нарах.

— Ага! Погладил! — мирно укорил его Оська. — Чуть не забрюхатил!

Федька Говорин сипло захохотал:

— Один раздор от баб!

У Меченки в глазах блеснули слезы. Она со значением поглядела на бывшего мужа, дескать, потом все расскажу, и молча задрала нос: не стала ни оправдываться на людях, ни устраивать склок и раздора. Зато десятский под насмешки прибывших казаков снова стал жаловаться.

— Забрал бы ты их от греха! — заканючил, кивая на Оську и Пелагию. — Ясырки живут же — люди как люди! Давеча Кирюха Васильев в баню пошел, а я из бани вернулся, ну, и перепутал впотьмах: под его полог залез. Ясырка мою мокрую бороду потрогала — признала. После лысину нащупала и давай орать! Ну и что? Полез под свой полог. Пришел Кирюха, посмеялись. А эти. Один раздор от них.

— Попа хорошего на вас нет, вот с такими кулаками! — горько усмехнулся Иван и сложил вместе два своих крутых и увесистых. — Я ж тебе, Федька, наказывал, блуда не заводить! — устало укорил десятского. — Ну, да других дел много. Осинцев воевать надо, а некогда и холодно.

Отпарились, отогрелись, отдохнули братские служилые люди, устроившись в балагане из нарт и лыж. У Ивана нос покрылся сухой коростой.

И решил он во время отдыха, что нельзя пройти мимо, не наказав осинцев. При нынешней шаткости это могло обернуться осадой зимовья.

Сам Иван к ним не пошел, послал в верховья Осы три десятка казаков под началом Дружинки Андреева. Наказал ему говорить жалованное государево слово. Федьку Говорина приставил к нему есаулом, но велел Меншину и Дружинке в бою его слушать: в воинском деле он был искусней.