Великий Тёс

Черемнинов при сабле, Савины при топорах бросили в легкую лодку пищаль, лук со стрелами. Взяли хлеба и квасу в дорогу. Старшего из братов посадили в середину шаткой берестянки. Другие, опасливо косясь на него, сказали, что пойдут пешими. Василий встал на шест. Савины привычно впряглись в бечевы и потянули лодку против течения к устью притока. Трое молодых балаганцев в остроконечных шапках и камчатых халатах, переваливаясь с боку на бок на коротких ногах, заковыляли следом. Толстые черные косы качались по дородным спинам от плеча к плечу.

Иван перекрестил удалявшихся людей и занялся другими делами. Окинцы поглядывали на казаков злыми и голодными глазами. Для них хлеб — забава, рыба — не еда. Надо было добывать мясо. Идти на мясной промысел вызвались Якунька Сорокин с Илейкой Перфильевым. С ними просились еще четверо. Но не отпустил их атаман, заставил караулить табор, ловить рыбу, строить укрепление.

Из разобранных плотов он решил поставить две стены со стороны реки. Подход от леса велел завалить зесекой. Немирные тунгусы, разбившие отряд Максима Перфильева, могли напасть в любой миг. Нив лесу, ни на открытом месте полутора десяткам казаков устоять против них было не по силам.

— Ну вот, как всегда! — пробуя пальцем лезвие топора, прогнусавил Дунайка Васильев и поднялся на работы. — Стрельцов — тарасун пить, брательника подьячего со ссыльным — по лесу гулять, а меня — строить им засеку!

Нападение — дело обыденное, к нему казаки были готовы. Недоброе предчувствие томило грудь атамана, он боялся за Илейку с Якунькой и даже жалел, что отпустил их на промысел. Но беда пришла с другой стороны.

На следующий день к вечеру на устье притока показалась берестянка. Двое стрельцов неспешно подгребали веслами. Течение несло их к засеке. Василий с Терентием сидели в лодке без шапок. И чем ближе подходили они к табору, тем беспокойней глядели на них встречавшие. Кинулись к воде вытащить лодку на берег и закрестились, заглядывая в нее. Скинули шапки.

По лицам казаков атаман понял, что случилось. Неспешно вышел из засеки, опустил взгляд на днище лодки. Там на спине лежал Вихорка. Лицо его было белым и чистым, горло и зипун залиты черной, ссохшейся кровью. Убитого вынесли на берег. Терентий опустился перед ним на колени и тихонько завыл, сжимая голову руками.

Иван вскинул глаза на Черемнинова. Их тесно обступили казаки. Сутулясь, гоняя желваки по скулам, Василий заговорил:

— Прибыли к братам. Увидели нас с выпасов, призвали подмогу. Прискакал тощий князец в доспехах, Боярканов брат. При нем толмач с драной мордой. Браты похватали аманатов под руки и давай нас дубьем охаживать. Еле отбились. И князец своих людей плетью разогнал. Я ему через толмача говорю: «Погрешил против тебя Васька-атаман. Воровством твоих людей взял. А мы их по правде государя нашего возвращаем, потому что вы ему шертовали на вечное холопство».

Похабов сжал зубы. Подозрительно сузились его глаза.

— Соболей дал? — спросил жестко.

— Как не дать? — сердито засопел Черемнинов. — Дал! И доброе слово молвил. А браты опять на нас с дубьем. «Ладно, — думаю, — пострадаем за друзей-товарищей во славу Божью». Князец снова их плетью. Отогнал. Живыми бы уйти, думаем. Какое там почетное посольство! Сели в лодку.

Саженей на двадцать отплыли. Вихорка и захрипел. Одну только стрелу пустили вслед, а она ему в горло. Кровью истек в пути.

Вновь накрыла землю осенняя ночь. Сырая стужа ползла по речной глади, подступалась к кострам в засеке. Над головой ярко светились низкие крупные звезды, то и дело срывались вниз, кремешками чиркая по небу. Потрескивал костер. Едкий дым то стелился по земле, то с искрами уходил ввысь.

Мерно и приглушенно слышался перестук топоров. Казаки тесали крест, долбили расщепленную надвое лиственную колоду. Крест делали небольшой: чтобы не надрываться душе, волоча его на Великий суд, и не малый: чтобы виден был всем плывущим.

Околевшего покойного раздели и обмыли. Тело его с повеселевшим лицом лежало под звездным небом. Товарищи в черед читали молитвы, какие кто знал и помнил.

Подремывал атаман и все думал о предстоящем посольстве к Бояркану. Тот ли это князец, которого он выкупил у Васьки с Гришкой, или другой? А идти надо. Не мстить за убийство товарища нельзя и нельзя начинать войну ради мщения.

С душевным теплом Иван вспоминал Савину. Овдовела, бедная, с двумя детьми. Такая женщина в Сибири не пропадет, но жаль было и ее, и осиротевших Вихоркиных детей.

То впадал в дрему атаман и обрывки глупых снов пробегали перед взором, то стихал в ушах монотонный шум порогов и перестук топоров. Снова открывал Иван глаза и прислушивался: рокотала вода на камнебоях, позванивала сталь и трещала щепа, слышалось бормотание молитв над телом.

К рассвету сердце остыло и унялась ярость. Теперь надо было выспаться и идти в посольство.

К полудню предали земле тело стрельца Вихорки Савина на устье речки, которую даже тунгусы называли по-разному. Поставили крест. Поклонились ему до земли. Крестясь и кланяясь, обошли могилу три раза. Помянули тем, что было.