Великий Тёс

Вернувшись к делам дня, Похабов объявил:

— К братам со мной и с Васькой пойдут четыре доброхота, кто желает за правду постоять. Другие здесь останутся окинцев защищать, ждать стрельцов. — Взглянул на Терентия Савина и добавил: — Ты останься, пока не уймется ярость в сердце!

Добровольцев оказалось восемь. Все были готовы заодно с атаманом сложить голову, но за товарища отмстить. Всех их Иван пытал про тайные помыслы. Оставил вместо себя в засеке Тереха Савина, дал ему наставления. Ругать Москвитина и собачиться с ним запретил всем настрого.

Ранним утром добровольцы попрощались с товарищами и ушли тем же путем, что прежнее посольство. Потянули бечевой берестянку с черными пятнами засохшей крови.

Поднимались они по притоку весь день. К ночи могли бы дойти до братских выпасов, но заночевали, чтобы отдохнуть перед встречей и явиться до полудня. Дым костра был замечен. Раз и другой показывались в сумерках всадники. Но близко к стану не подъезжали, ночью не беспокоили.

Поднялись казаки хмурым осенним утром. Раздули тлеющий костер, умылись. Помолясь Господу, просиявшему во Святой Троице, да заступнице Богородице, да Николе Чудотворцу, подкрепились едой и питьем. Уходить от костра не спешили, пока не разгулялся денек. Но вот схлынул с реки туман, в сырой желтой листве берез и осин заблестело солнце.

— С Богом, братья! — поднялся атаман и залил костер из котла.

Казаки продолжили путь. Падь притока расширялась просторной долиной. Берега ее были пустынны: без кустика, без деревца. Земля на склонах сильно вытоптана и потравлена скотом. Здесь и поджидали посольство всадники.

Полсотни братских мужиков сидели верхами на лошадях. За их спинами, крест-накрест, торчали концы луков и колчанов со стрелами. Многие были с пиками. Иные поперек седел держали дубины. Посередине и впереди полусотни на черном жеребце выделялся дородный князец в броне и в островерхом шлеме. По правую руку от него в высоком седле сидел поджарый, как тунгус, знатный воин. Робкое осеннее солнце блистало в его латах и шишаке. На боку молодца висела сабля. Их кони били копытами, грызли удила и пускали тягучую слюну до земли.

В дородном князце Иван узнал бывшего ясыря, выкупленного у Васьки с Гришкой. Встреча с ними меняла его расчеты и думы о посольстве. Обернувшись к казакам, Похабов велел запалить фитили на пищалях, укрыться за лодкой и ждать его. Придерживая саблю левой рукой, он сделал полтора десятка шагов к всадникам, остановился и выкрикнул:

— Поговорим, хубун?

Дородный князец его понял. Может быть, узнал. Он тряхнул поводьями. Вороной жеребец, выгибая шею и пританцовывая, зарысил к реке. За князцом на крепкой кобылке последовал молодец без оружия, в шелковом халате, в островерхой лисьей шапке с пышным хвостом, свисающим на плечо. Оба придержали коней в пяти шагах от Похабова. Атаман и хубун впились в глаза друг другу.

Зрачки Бояркана в оплывших щелках глазниц поблескивали настороженно и неприязненно. Широкое лицо было посечено первыми морщинами. Приплюснутый нос его показался Ивану слегка горбатым.

Толмач глядел на казака ласково. Нос его был свернут набок, лицо изодрано красными рубцами шрамов. Между ними топорщилась щетина. Нижняя губа толмача свисала на подбородок, обнажая ряд зубов и десну. Длинные волосы не были заплетены в косу, как у братских мужиков, а собраны на затылке в пучок, как у тунгусов. Удивили Ивана светлые глаза толмача. «Видать, из ублюдков», — подумал мимоходом и снова перевел взгляд на князца.

— Здравствуй, хубун, коли узнал! Вот и довелось встретиться!

Толмач прижал пальцами нижнюю губу к десне, прогыркал, не сводя глаз с Ивана. Дородный князец взглянул на атамана пристальней. Зрачки его потеплели. Он крякнул, перекинул толстую ногу через голову жеребца и тяжко соскользнул на землю. Следом спешился толмач. Ко всему уродству он был еще и хром.

— Пусть удача прибудет с тобой в той земле, куда ты направляешься! — прошепелявил толмач приветствие князца. Притом снова прижал пальцами нижнюю губу. И добавил, блеснув голубыми глазами: — Хубун узнал тебя, брат!

Слова его Иван понял по-своему, как напоминание о камлании кетского шамана.

— Хотелось мне, брат, жизнь прожить, не срубив твоей головы! — заговорил без ярости и гнева. — Да вот уж бес меж нами распрю сеет. Зачем ты убил моего товарища?

Толмач залопотал. Князец спокойно и внимательно смотрел на Похабова. Ни одна жилка не дрогнула на его лице, будто толмач скрыл в словах атамана угрозу. Промелькнула на лице князца тень печали, и он ответил ровным голосом, а толмач прошепелявил, шлепая непослушными губами:

— Я не хотел его убивать! Отец захваченного силой сына пустил стрелу. Стрелял в лодку, попал в казака. Не человек тому виной, а злой дух.

Иван кивнул, соглашаясь со сказанным. Подумал. В словах князца не было покаяния.

— Ты шертовал нашему царю, — укорил его. — Убийства судит сам царь, не я. А я пришел, чтобы взять убийцу и отвести его к царю на суд.

Толмач переводил сказанное. Князец при этом не отрываясь смотрел в глаза Ивана. Когда толмач умолк, он скривил толстые губы в язвительной усмешке.