Великий Тёс

Очнулся я. Испугался. Сколько ни слал поклоны, челобитные воеводам да сибирскому владыке — не было ответа. Острога и того не построено — твое зимовье только. Думаю, сколько же нам жить-то надо, чтобы и монастырь, и город увидеть? Сто лет, что ли?

— Инок Тимофей не дожил. Однако случилось, как пророчил: на месте его кельи нынче Спасский монастырь. — Иван перекрестился, вспомнив первого енисейского молельника.

— Нам надо дожить! — вздохнул Герасим и поднял на Ивана лучистые глаза. — А ты, никак, помирать собрался? — спросил с насмешкой.

— Да, пора бы! — пожал плечами Похабов. — Я еще при царе Борисе родился. Что попусту воздух портить да хлеб переводить? Отверг Бог от лица своего по грехам моим, Святого Духа отнял.

— Когда придет твоя пора — Господь сам решит! — резко осудил монах тайные помыслы старого служилого как нелепые. — И Дух прав обновит в утробе!

— Так ты благословишь идти в Дауры? — вкрадчиво спросил Иван.

— Ступай куда знаешь! — досадливо поморщился Герасим. — Все одно придешь, куда Господь приведет! — И добавил с укоризной, разминая пальцы изработанных рук: — Всю жизнь от меня бегаешь, как юнец от могилы. А тут, может быть, вся твоя подлинная слава и явилась бы!

Не облегчил душу Герасим, как хотелось Ивану, не стал зазывать беглого в скит, только укрепил его в решении идти на Амур. Больше идти все равно некуда. И возвращался Похабов со спокойной радостью в груди. Удивленно хмыкал в бороду, снова и снова вспоминая то, что нечаянно восчувствовал в скиту. В сумерках опять засеребрились в воздухе снежинки, да так празднично, как кружили только в молодости.

Добравшись до стана, он объявил, что утром можно отправляться к Иркуту стороной от казачьего зимовья. Служилые там если и ждут промышленные ватажки, то с реки, нартами.

Уснул он поздно. Долго лежал под шубным кафтаном, глядел в небо, прислушивался к треску костра и чему-то все улыбался, лелея в душе нечаянную радость. Утром, к удивленью своему, он почувствовал себя отдохнувшим: спина и суставы ныли, но голова была свежа. «Не иначе как Герасим благословил!» — подумал с благодарностью.

После завтрака и молитв он нагрузил коня, взял его в повод и повел припорошенными полянами напрямик к видневшимся холмам. Конек шумно втягивал воздух чуткими ноздрями, с опасливым всхрапыванием проваливался сквозь наст в просевшие сугробы. На вытаявших полянах с хрустом хватал на ходу прошлогоднюю смерзшуюся траву. На солнцепеках под ней уже набирала силу сочная зелень.

Скрываясь за деревьями, ватажные вышли к долине Иркута. Свежих следов людей и скота не было. Горы все тесней сжимали падь притока. По его берегу тянулась широкая тропа. По сторонам белели старые скотские кости.

Ватага ночевала. Осторожно, крадучись, шли люди, опасались встреч с братами, мунгалами, казаками. С каждым часом оживала река, местами бурная вода подступала к тропе. И в самом узком месте, где она проходила у воды и под скалистым склоном, промышленные столкнулись с четырьмя казаками. Служилые оказались на открытом, незащищенном месте. Но разъехаться с ними можно было, только мирно договорившись.

— Пропусти! — приказал Похабов передовщику и указал рукой на крутой склон, покрытый лесом. — В гору за нами не полезут!.. Если не дураки!

Где на четвереньках, где цепляясь за деревья, промышленные и беглые с лошадьми стали карабкаться на крутой склон. Поднялись они саженей на десять. Дальше лошади не шли.

Казаков ничуть не испугало, что воровская ватажка заняла высоту. Они положили на бок своих лошадей, выставили из-за их хребтов стволы мушкетов и готовы были принять бой, а проходить мимо не желали.

Похабов чертыхнулся, щурясь, высмотрел атамана и узнал сына Якуньку. Похоже, сам бес устроил эту встречу. Отчего Герасим не предупредил, что тот на Дьячьем или в култуке?

Опоясанный саблей, упершись руками в бока, Яков стоял поперек тропы. На его голове лихо сидела сбитая на ухо шапка сына боярского, с запястья левой руки свисала плеть: ни дать ни взять — Ивашка Похабов лет тридцать назад.

Старый казак хмыкнул в бороду: «Вот оно, наказанье Божье!» Сколько раз так же сам стоял поперек тайных троп, останавливая промышленных.

— Идти надо! — проворчал, обернувшись к кривому передовщику. — Договариваться! — Бросил ему карабин.

— Посули десяток соболей! — опасливо просипел тот. — Если коней потребуют — одного дадим.

Тяжелым, медвежьим шагом Иван спустился со склона, двинулся к Якову. У того руки опускались, глаза выпучивались, он разинул рот как юнец и вскрикнул:

— Тятька? Ты это? Или нечистый? — Размашисто перекрестился.

— Я это, живой! — Иван тоже, напоказ, перекрестился, подошел на пять шагов к изумленному сыну. Остановился. — Ивашка Перфильев, поди, говорил, что меня повезли в Енисейский с приставами?

— Слыхал! — торопливо обронил сын, то и дело сглатывая слюну. — Мы с ним думали, ты в Илимском ждешь. Знаю, что оговорили. От Тургенева прошлой зимой последние браты ушли.

— Оговорили! — равнодушно согласился Похабов. — Только где она, прощеная или покаянная отписка? Примешь меня в зимовье без указа, а я тебя под батоги подведу?