— Старший, залезай и размещай людей!
Я полез в вагон, занял один угол и начал размещать людей, как сельдей в бочонке. Все сели плотно, опираясь спиной в стенки вагона, но многие не помещались у стенок и пришлось им сидеть в середине вагона, почти на ногах у других. В углу рядом со мной поместились эмигранты, псаломщик с двумя сыновьями и другие. Получать продукты, распределять их, разговаривать с начальником охраны, должен был каждый старший.
28 июня 1945 года мы выехали из Граца. Ехали ночью, и первая остановка была в Будапеште. Переехали через вновь поправленный мост, стали на запасном пути в числе составов, отправляемых на советскую границу. Увидев один из составов и что было в них нагружено, мне стало стыдно за этих советских мерзавцев. Такой хлам они везли, что даже цыгане не взяли бы его: старые, проржавевшие жестяные печки и трубы наполняли целый состав. Наш вагон возмущался и смеялся над трофеями Советского Союза.
Вторая наша остановка была в Румынии, не помню название города. Там старшие ходили получать по мешку хлеба. Кормили сносно. Варили галушки с американскими мясными консервами. Была в изобилии питьевая вода. Обращение пограничного НКВД, которое нас сопровождало, можно сказать, было сносное, хотя начальник его и был еврей.
Третья остановка была в Плоешти. Румынское население относилось к нам сочувственно. Мы объясняли им мимикой, что везут нас на верную смерть, а румыны нас утешали, что этого не будет. Вечером мы выехали на румыно-советскую границу.
Отсюда начинались наши страдания и издевательство над нами с переходом во власть внутреннего НКВД.
На румыно-советскую границу нас привезли утром, через четыре-пять дней после посадки в Граце. Был здесь громадный лагерь. Нас сгрузили и провели на огромный плац, выстроили в колонну по пятьдесят человек в шеренге, на два шага дистанции одна от другой. Против нас выстроились в три шеренги военнопленные немцы, тоже по пятьдесят человек в каждой, на такой же дистанции одна от другой. Какой-то энкавэдист нам объяснил:
— Первая шеренга подойдет к третьей, вторая ко второй и третья к первой. Ваши друзья произведут у вас обыск. Три шеренги шагом марш!
Я с первой шеренгой подошел к немцам. Мы сняли вещи и немцы, ис полняя приказ победителей, приступили к обыску. Развязав ранец, я предложил немцу искать то, что ему приказано. Немец сделал вид, что роется в вещах, и спросил у меня по-немецки, есть ли у меня нож, вилка или еще что-либо металлическое, которым можно причинить смерть. Я ему ответил, что все отобрали англичане при передаче, а после неоднократно делались обыски и брали не только металл, а все что им нравилось.
— Камрад! — спросил немец, — а как они к вам относятся?
— Пока ничего, — ответил я, — а привезут на родину, там будет плохо.
— Слушай, друг! — спросил я, — здесь есть международная комиссия?
— Ничего нет, — ответил немец. — Мы сами не знаем, что будет с нами. Говорят и нас отправят в Союз. Мы этого боимся.
Раздалась команда: «Кончено, продолжай!» Мы поднялись и пошли дальше.
Здесь шеренги перестроили по десять человек. Проходя, шеренга получала один хлеб и ведро недоваренного, сырого, в воде гороха. Пройдя, мы остановились на поле кушать — это был обед. Горох выбросили — невозможно было его раскусить, а хлеб съели. Обед, если так можно назвать кусок темного хлеба, мы скоро закончили и нас повели на дезинфекцию. У дезинфекционной камеры у нас отобрали вещи и внесли их в камеру, а нас отвели рядом, в баню.
Здесь стояли немцы с машинками и стригли всех всюду, где только были волосы. Я было заупрямился, но немцы настояли, говоря, что такой приказ и «если одного пропустим, то нас взгреют — здесь не шутят!» Остригли меня всего, и я направился в баню. Это был огромный сарай, посредине стояло громадное корыто, а сверху корыта водопроводные трубы, вода холодная, мыло вроде мази — купайся, как хочешь! Обмыли лицо и руки и выходим в другую дверь на улицу голыми. У двери два немца поливают какою-то жидкостью головы проходящих. Как раз передо мной одному неудачно полили, жидкость попала в глаза, он завопил. Немцы в испуге бросили жидкость и начали водой промывать ему глаза.
Я вышел голым на улицу и последовал за вереницей голых людей. Обошли кругом и вошли в помещение, где были наши вещи, оделись и пошли к камере. Первой группе вынесли вещи — почти половина погорела.
Часа в три дня нас вывели на плац у железной дороги, построили в колонны по триста-четыреста человек, колонна от колонны на десять метров расстояния и, по правилам НКВД, приказали садиться, на чем стоишь. Мы уселись. Охрана с автоматами стояла сзади и по бокам. Невдалеке виднелся громадный состав пульмановских вагонов. Все сидели молча, не зная причин нашего построения. С правого фланга появились военные люди, у каждой колонны останавливались и что-то говорили минут пять, потом подходили к следующей.