Великое Предательство. Казачество во Второй мировой войне

Люди должны были оправляться на глазах у работающего австрийского населения. Охрана торопила. Люди быстро возвращались. Слышно было, как закрывали соседние вагоны. Закрыли и наш, но вскоре открыли. В вагон влезли три красноармейца и стали рассматривать людей.

— Вот он! — сказал один из них, указывая на рослого казака. Подошли к нему:

— Снимай сапоги! Казак заупрямился:

— Не дам!

Вагон его поддержал. Начался шум. Снаружи послышались голоса.

— Не дает? Вылезайте! Я их научу! — закричал голос снаружи с богохуль-ственными ругательствами.

Красноармейцы вылезли и закрыли дверь. Опять она немного открылась, и часовой спросил:

— У кого хотели взять сапоги?

— У меня, — ответил казак.

— А ну, покажись.

Казак присел у приоткрытой двери, закрыв меня спиною. Раздался тупой удар. Казак повалился в крови на мои колени. Дверь захлопнулась, щелкнул замок. Все вскочили. Казак отплевывал кровью. Ударом приклада у него было выбито несколько зубов. Губы и глаза мгновенно распухли. Кровь текла из носа и изо рта. Некоторые завопили:

— Да будь они прокляты! Лучше бы отдал.

И здесь же начали рвать и портить сапоги. С темнотой прибыли в Грац. Поезд стал не на станции, а за ней, в направлении Вены. Начали открывать вагоны:

— Слезай и сядь, на чем стоишь!

Отсчитали сотню. Конвой принял, взял наперевес штыки и, чуть не бегом, погнали. Бежали темной дорогой в противоположном направлении от города Граца. Вскоре увидели ослепительный свет электричества, и нас направили туда. Пришли запыхавшись, потные. На поле сидело две колонны. Нас поравняли и крикнули:

— Садись!

Мы сели, и я начал рассматривать окружающую обстановку. Большой плац освещен электричеством. Масса столиков. Сидят люди и пишут. К ним подходят прибывшие. Недалеко виднеется огороженное колючей проволокой место, с башнями часовых. Это главный пересылочный пункт. Работа за столиками продолжалась до полуночи. Нам запрещалось вставать. Люди просили оправиться. Часовые разрешали отползти на четыре-пять шагов от сидячей группы и, не поднимаясь, оправляться.

Чуть рассвело, за столиками появились люди и принялись регистрировать нашу группу. Вскоре попал и я. Та же процедура, что и в Юденбурге. Такие же бланки с вопросами и то же удивление:

— Эмигрант? Вы не подлежите репатриации, но раз попали, то отсюда не вырветесь!

Зарегистрировавшись, я вернулся и сел на свое место. Какой-то высокий, пузатый, в форме офицера, наблюдал за регистрацией и беседовал с людьми. Подойдя к нашей группе, он начал, как попугай, свой заученный разговор:

— Товарищи! Что вас заставило взять оружие и воевать против нас? Один ответил: «Голод», другой — «наши нас бросили, немцы взяли в плен, в плену было очень плохо».

— Вот вы все так отвечаете, а выход-то у вас был. Эмигранты искали мягкотелых, вы товарищи нехорошо сделали, теперь спрашиваете, что вам будет за это. Я ничего не знаю. Здесь у меня только пересылочный пункт — принял столько-то голов и отправил столько-то. А там разберутся. Не бойтесь, там убивать не будут…

Я сидел в пятом ряду крайним. Говоря это, пузатый не сводил с меня глаз, а когда закончил свою заученную речь, обратился ко мне:

— Вот Вы, товарищ! — я встал.

— Идите ко мне, — я подошел.

— Вы будете старшим этой группы. Обращаясь к сидящим, он сказал:

— Товарищи! Это ваш начальник. Кому нужно будет, обращайтесь к нему, а он будет иметь доступ к начальнику лагеря. Понятно?

Принесли хлеб и суп. Пузатый начальник сказал мне:

— Раздавайте вашим людям обед!

Было около девяти часов утра. Я роздал по группам хлеб, а кашевар разлил суп. Когда мы поели, пузатый сказал:

— Теперь ведите людей в лагерь. Прямо в баню. Я скомандовал:

— Встать! За мной, шагом марш!

И мы, окруженные конвоем, пошли к воротам лагеря. Нас пересчитали и впустили внутрь его. Пузатый оказался начальником главного пересылочного лагеря.

Войдя в лагерь, мы направились в баню. Разделись, а вода холодная, не успела согреться, зато нас хорошо обыскали, забрали все, даже зубную пасту, мазь для обуви, и, конечно, ценности. Многие уже знали этот прием и внесли свои вещи в баню. Мои вещи не тронули. Я обязан был быть при обыске и наблюдать, чтобы ничего не брали, кроме неположенного лагернику, а что не положено, я и сам не знал, и обыскивающие брали, что кому нравилось.

После бани старшина лагеря (фельдфебель) отвел нас в громадный барак номер тридцать семь. Мне придали еще группу в шестьдесят человек, ввиду обширности помещения.

В обязанности мне вменялось: утром являться на рапорт к коменданту лагеря о числе людей, два раза в сутки водить людей в столовую, назначать наряд, если таковой понадобится, следить за порядком. Разместившись в четырех больших комнатах с двухэтажными нарами, вышли рассмотреть лагерь. Он был полон. Я занял последнее свободное помещение. Вновь пребывающие помещались на дворе.