Великороссия: жизненный путь

Слова решительные, смелые. Но в них, как и в послании от 1 октября, мы замечаем нечто новое по сравнению с анафематствованием власти 2 февраля 1918 г. и заклинанием «не вступать с извергами рода человеческого в какое-либо общение». Прежде всего, оказывается, что Патриарх всё же как будто вступает с ними в общение (вынужден вступать!). Правда, делает он это с целью «увещания». Но в то же время он теперь признаёт советскую власть, как Божие попущение и готов был бы даже благословить

её, если бы она прекратила проливать невинную кровь, преследовать веру и Церковь и установила законность, порядок и внутренний мир... Как же должна была страдать, изнемогать в страданиях и метаться душа Патриарха Тихона в тех невиданных историей человечества обстоятельствах! В этих метаниях — от проклятия к признанию — нет страха за себя, свою жизнь или положение, не видно и страха за Церковь, совсем нет стремления «спасти» её ценой лжи, то есть одобрения советской власти. Здесь есть лишь мучительное стремление своевременно и точно определить отношение Церкви к новой власти в соответствии с правдой Божией, не погрешив против этой правды.

Патриарх Тихон — убеждённый монархист, как он сам потом об этом публично скажет. Да иначе и не может быть! Любой действительно русский, действительно православный человек (как тогда, так и теперь) просто не может не быть монархистом, сторонником Православной Самодержавной Монархии! Такими и были в подавляющем большинстве служители Русской Православной Церкви. Но в октябре (!) 1918 г., когда уже были убиты и отрекшийся Государь Николай II и чуть не все, кто мог бы, по законам, наследовать его Престол, заявить от лица Церкви о признании только Монархии как единственной богоугодной власти было уже поздно,

уже невозможно! Это означало бы сразу поставить всю Церковь — против утвердившейся власти. Последняя и без этого постоянно обвиняла Церковь в «контрреволюционности». В сущности, духовно, это было верно. Но внешне Церковь как целое (как «организация») в политической борьбе не участвовала. Заявление о монархической ориентации Церкви (в целом) узаконило бы гонения, т.е. дало бы со стороны самой Церкви «юридическое» основание власти для расправы над Церковью, для массовых репрессий против верующих. Гражданская война была в разгаре, и её исход был совсем ещё не ясен! Но что могла Церковь Русского Народа ожидать от возможной победы Белого движения? Чего угодно, только не восстановления исконной Русской Монархии! Как уже отмечалось, масонские или омасоненные вожди и идеологи «белых» в большинстве случаев звали к борьбе «за землю, за волю, за лучшую долю», но совсем не за Православное Самодержавие! Воззвания с призывами подняться за святые Кремлёвское соборы и за Русское Царство (почти, как в 1613 г.!) были редкостью.

В такой обстановке духовному взору становилось видно, что, по Божию попущению, Монархии в России не будет. По крайней мере — в обозримом будущем. Отсюда — любая утвердившаяся власть должна была быть принята, как именно Божие попущение. И дело Церкви состояло в таком случае в том, чтобы воздействовать на эту власть (обличением и увещанием) дабы она не терзала народ, не беззаконничала, а соответствовала бы тому понятию власти, как Божия установления, «страшного не для добрых дел, а для злых», какое выражено в Священном Писании, в частности в посланиях апостолов Петра и Павла, к чему мы ещё вернёмся.