Великороссия: жизненный путь

Такая деревня перестала быть источником народного духа, народного быта, нравов, народного искусства, призванных питать и всегда питавших русскую культуру. Культура осталась с тем, что уже было наработано и накоплено в ней в XIX — начале XX в.в. Ибо секулярную, т.е. нецерковную культуру российской «общественности» большевики с немалым успехом использовали для воспитания «нового советского человека». Произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Л. Толстого, Чехова и иных самых видных писателей, кроме Достоевского, и тех, кто подобно ему, писал о духовной сути бытия, постоянно печатались, изучались в обязательной школьной программе. Кроме того, активно использовались «разрешённые» классики западной литературы и искусства: Шекспир, Диккенс, Вальтер Скотт, Мопассан, Гюго, Бальзак, Флобер, Дюма, Гёте, Шиллер, Гейне, Сервантес, Лопе де Вега и многие другие. Западный «ренессанс» с живописью Микельанджело, Леонардо да Винчи, Ботичелли, Рафаэля, Рембранта и иных широко допускался в музеях и альбомах по искусству. «Серебряный век» русского искусства в 1930-х годах попал под запрет. Не печатали даже Есенина за его «кабацкие» и «упаднические» мотивы. Но изредка печатали Блока. Как ни странно, в 30-х и 40-х годах было издано немало западных философов: Гегель (полностью!), Кант, Шеллинг, Фихте, Спиноза, Ф. Бэкон, Беркли («Три разговора»), кое-что из Платона и Аристотеля, а также «Махабхарата» и «Рамаяна» (полностью!). В букинистических магазинах в открытой продаже в конце 1940-х годов можно было встретить богатое дореволюционное издание Шопенгауэра («Мир как воля и представление» в 2-х томах), а из-под прилавка — приобрести даже Ф. Ницше (тоже в шикарном издании). Не запрещалась отечественная и западная музыкальная и театральная классика.

Нетрудно видеть, что такая «духовная пища» (как это всё теперь называли) была предназначена для советской интеллигенции и рассчитана на то, чтобы заменять собою Священное Писание и иные духовные книги, т.е. удерживать интеллигенцию в представлении, что религии Православия, особенно — Русского, как бы и вообще нет в міровой и русской культуре, что всё самое

ценное и стоящее в этой культуре создано независимо от религии, от Православной Веры и Церкви и даже — вопреки им! Расчёт был точным. Если уж, как мы помним, и до революции русская интеллигенция, по признанию Чехова, была безбожной, то рождавшаяся в советское время — и подавно. Но образованный, даже в таком уродливом виде, человек, проникаясь полётом свободной мысли и чувства, заключённом в достижениях міровой и классической русской культуры, оказывался способным мыслить.

Свободно и самостоятельно. Более того, со школьной скамьи советскому человеку внушали, что он должен научиться свободно и самостоятельно мыслить. Имелось в виду оторвать человека от «слепого» восприятия семейного воспитания, которое могло быть основано на «религиозных предрассудках». Но это закладывало основы способности «культурного советского человека» к критическому восприятию и большевицкой идеологии, и всего советского режима. Однако (и это

очень важно подчеркнуть!), такая критика коммунизма, за редчайшим исключением, уже не могла вестись с Православной, подлинно духовной

позиции, с применением критериев и истин Закона Божия и православной науки духовной жизни. Доступным для «свободного» усвоения нарочито оставлялся только метод критики, основанной на иудео-масонских западных демократических, или прямо демонических критериях, содержавшихся как раз в «богатстве и разнообразии» произведений не церковной культуры!