Велимир Хлебников

Весеннего КоранаВеселый богослов,Мой тополь спозаранокЖдал утренних послов.Как солнца рыболов,В надмирную синюю тонюЗакинувши мрежи,Он ловко ловит рев воловИ тучу ловит соню,

И летней бури запах свежий.О, тополь-рыбак,Станом зеленый,Зеленые неводыТы мечешь столба.И вот весенний бог(Осетр удивленный)Лежит на каждой лодкеУ мокрого листа.Открыла просьба: «Небо дай» —

Зеленые уста.С сетями ловли богаВеликий ТопольУдаром рогаУдарит о полеВолною синей водки.

(«Весеннего Корана…»)

В других лирических шедеврах — мирные, спокойные и величавые картины русской природы.

В этот день голубых медведей,Пробежавших по тихим ресницам,Я провижу за синей водойВ чаше глаз приказанье проснуться.На серебряной ложке протянутых глазМне протянуто море и на нем буревестник;И к шумящему морю, вижу, птичая РусьМеж ресниц пролетит неизвестных.Но моряной любес опрокинут

Чей-то парус в воде кругло-синей,Но зато в безнадежное канутПервый гром и путь дальше весенний.

(«В этот день голубых медведей…»)

Весной пятый номер не вышел по независящим от редакции обстоятельствам: в июне Харьков был занят войсками Деникина. Только в декабре, когда Харьков был снова взят красными, выпуск журнала был продолжен.

Мысль Хлебникова всегда парадоксальна. Почему он, поэт-футурист, во время бурных революционных событий пишет такие ясные и такие далекие от футуризма и от политики стихи? В это же время Хлебников очень интересуется новыми поэтами, вышедшими из рабочего класса. Им он посвящает статью «О современной поэзии», тоже написанную для «Путей творчества». Особенно его привлекает творчество А. Гастева и В. Александровского. Очень сжато, афористично Хлебников дает всю историю языка русской поэзии от Карамзина до Гастева:

«В одном творчестве разум вращается кругом звука, описывая круговые пути, в другом — звук кругом разума. <…> И вот дерево слов одевается то этим, то другим гулом, то празднично, как вишня, одевается нарядом словесного цветения, то приносит плоды тучных овощей разума. Не трудно заметить, что время словесного звучания есть брачное время языка, месяц женихающихся слов, а время налитых разумом слов, когда снуют пчелы читателя, время осеннего изобилия, время семьи и детей.

В творчестве Толстого, Пушкина, Достоевского слово — развитие, бывшее цветком у Карамзина, приносит уже тучные плоды смысла».

В примыкающей к этой статье заметке Хлебников объясняет, чем его так привлекли именно пролетарские поэты: «Говорят, что творцами песен труда могут быть лишь лю<ди, работающие> у станка. Так ли это? Не есть ли природа песни в у<ходе от> себя, от своей бытовой оси?.. <Без бегства> от себя не будет пространства для бегу. Вдохновение всегда <изменяло> происхождению певца». Далее Хлебников приводит исторические примеры: лорд Байрон воспевает морских разбойников; напротив, «судившийся за кражу Шекспир говорит языком королей». По мысли Хлебникова, поэты-рабочие не обязательно будут писать о станках и о заводах. Так, Гастев уходит «в мир странных научных видений», Александровский — «в утонченную жизнь сердца». Сам же Хлебников, далекий от станка, скоро будет писать именно о заводе и о рабочих.

В своих статьях Хлебников говорит и о других молодых поэтах, о своих друзьях Николае Асееве и Григории Петникове. Но эти поэты явно находятся под сильным влиянием самого Хлебникова и подражают ему. Вероятно, поэтому как явление в поэзии они Хлебникову не так интересны.