Венчание со страхом

— А в Америке тоже в качестве моделей в опытах человекообразных обезьян используют? — выпалила Катя.

Ольгин с удивлением покосился на нее:

— Конечно, используют.

— А как же быть с утверждением: «Never tested on animals»[3]?

— А вот так. Фраза фразой, а обезьяны удобны. Они идеальные объекты для наблюдений. Вроде нашего с вами зеркала. Многое можно вспомнить, глядя на них.

— Но они же живые существа, они же страдают, — не унималась Катя.

— Милая девушка, когда у вас болит горлышко, вы бежите в аптеку за таблетками и не задумываетесь о том, сколько этих самых живых существ передохло в экспериментах по их созданию. Зато горлышко быстро пройдет.

Катя сжала губы: наглец. Мы же с тобой почти не знакомы, что ж ты так дерзишь-то, а?

— Да, Александр Николаевич, вы совершенно правы: пока в стране царит дух беспардонного торгашества, науке придется жить в забросе. — Мещерский быстро переводил разговор на какую-то, видимо, уже прежде обсуждаемую тему. — А так как этот дух у нас уже прочно укоренился, то…

— Были времена, — перебил его Ольгин и мягко взглянул на Катю, словно извиняясь за допущенную резкость. — Были времена, когда примерно в вашем возрасте я и мои ровесники верили словам Эдгара По, что можно, посрамив власть торгашей, установить на земле новый рай — некую абсолютную аристократию ума, ее господство… Под торгашами тогда подразумевался, естественно, «мировой империализм», а мы, тогдашние студенты, свято верили в светлое коммунистическое, «завтра»… Но это было давно. А потом наша вера умерла. — Он помолчал. — Но как без нее трудно, милая девушка, если б вы только знали, как трудно!

Так за чаем, коньяком и разговорами «за жизнь» просидели до половины одиннадцатого. Потом начали собираться по домам.

Все благодарили хозяйку, призывая ее мужаться, крепиться, не падать духом.

Павлова и спящего на его плече Чен Э Мещерский подбросил до площади трех вокзалов — тот торопился на последнюю дачную электричку.

— Поздно ведь, темно, куда вы едете? Лучше бы в Москве переночевали, — уговаривала его Катя.

— Ерунда, тьма нам не помеха, — отвечал он. — Да там от станции рукой подать. А вы вот что: приезжайте ко мне на следующие выходные. Буду вас всех ждать, Вадима не забудьте! Слышите? Обязательно приезжайте!

— Как же я устала, господи, и голова трещит, — ныла Катя в машине по дороге домой. — А ты напился коньяка и сел в таком виде за руль. А вдруг ГАИ? И зачем ты меня туда потащил? Ничегошеньки мы не видели, кроме сногсшибательной квартиры, ничегошеньки не узнали, только время потеряли.

— Как знать, — Мещерский щурился в зеркальце. — Может, что-то мы и узнали, Катюша, да покуда не поняли. А Ольгин занятный мужик. Ты заметила, какой у него взгляд?

— Какой?

— Странный. Мурашки аж по коже от него. Скрытая потенция чувствуется, мощь. И я бы сказал, что мощь эта какая-то темная.

— Не фантазируй.

— Нет, правда. У него сильно расширены зрачки. Они почти не реагируют на свет, я заметил. Интересно, почему?

Катя притихла. Но Мещерский так и не ответил на свой вопрос.

Глава 30

МУСТЬЕРСКИЙ КАМЕНЬ

Путь к консультанту по первобытной технике Пухову оказался на удивление извилистым и тернистым. Колосов планировал встретиться с ним еще в пятницу в Институте и Музее антропологии, палеонтологии и первобытной культуры, но оказалось, что консультант в тот день отбывает не то на какие-то похороны, не то на поминки. Договорились железно на понедельник, но… прямо с утра Никите пришлось срочно уехать из главка на Красную Дачу. Там стояли все на ушах: геронтофил Киселев покончил жизнь самоубийством, повесившись в камере.

После посещения морга и осмотра окоченевшего тела самоубийцы Колосов и Коваленко вернулись в кабинет начальника местного отделения милиции. Атмосфера накалялась.

Только что кабинет покинул багровый и раздраконенный в пух и прах начальник изолятора временного содержания, дававший объяснения по свершившемуся факту. Он только стискивал зубы, вспоминая ледяные вопросы главковских сыщиков: «Как это произошло? А вы-то куда смотрели?!» Предшествующий разговор шел на повышенных тонах.

— Суицид-суицид, что вы заладили про этот суицид? — злился Коваленко. — Можно было этого избежать? Можно. Нужно! Вас же сорок раз предупреждали, как за ним надо смотреть! Я тут всю прошлую неделю с ним бился — и вот коту под хвост все… Ну, на кой черт вы его перевели в одиночку?

— Камера там освободилась, — начальник ИВС наливался кровью как вареный рак, но отвечал сдержанно. — В шестой — ремонт: там решетка на окне расшаталась, по инструкции содержать там задержанных не имею права. Перевели в девятую его сокамерника, ну… этого…

Коваленко метнул на него гневно-предупреждающий взгляд.

— Ну, в общем, без сокамерника он одну только ночку бы побыл…

— Кто ему передал вещи? — тихо спросил Никита. Он стоял у окна и смотрел на буйную комнатную растительность на подоконнике.

— Жена. Следователь прокуратуры разрешил.

— А вы вещи осмотрели?